Журнал «Если», 2004 № 03
Шрифт:
— Можно? — Маленькая узкая ладошка вынырнула из рукавицы, превосходящей ее размерами раза в три.
— Пожалуйста. — Я положил на ладошку наглядное пособие по наивным заблуждениям детства.
— Картонный, — заметила она с легким сожалением. — У нас в классе был пластмассовый.
Сиреневый двенадцатигранник дрогнул под порывом ветра и мне пришлось придержать его пальцами, чтобы не улетел.
Девушка с метлой бросила на меня короткий взгляд исподлобья и тут же отвернулась. Я успел заметить лишь красное пятнышко расцветающей простуды — слева над
Две минуты спустя она призналась, что ее зовут Лара. Три минуты спустя я все еще пытался вспомнить собственное имя. Меня так давно о нем не спрашивали, чаще интересуясь регистрацией… А когда вспомнил — не успел назвать.
Знакомый холодок пробежал вверх по позвоночнику, вздыбил волоски на шее, больно клюнул в темечко. Разошелся электрическими волнами по рукам и ногам, нестерпимо засвербел, уткнувшись в кончики пальцев. Я почувствовал приближение сеанса. И даже зубы стиснул от раздражения: до чего же не вовремя!
Впрочем, когда это сеанс наступал вовремя?
Я повернулся спиной к Ларе и успел сделать несколько шагов по дорожке черного и как будто осиротевшего после расчистки асфальта. Начинать передачу в присутствии новой знакомой очень не хотелось. Я еще порадовался про себя: начало эфира по непонятной причине задерживалось. Но уйти достаточно далеко мне не удалось.
— Антон! — раздалось за спиной, и я, хоть имя было не мое, резко обернулся.
— Когда же ты приедешь? — немного нервным, но пока еще контролируемым голосом спросила Лара, глядя куда угодно, только не на меня. — Два часа давно прошли, эти люди сказали, что дают тебе еще полчаса. Верни им деньги, Антон, это всего лишь деньги. У тебя же есть, ты говорил…
Я уставился на Лару как в первый раз. Вернее, не «как» — просто в первый раз, поскольку обычно избегаю пристально смотреть на людей, надеясь, что и они, в свою очередь, проявят тактичность и не станут пялиться на меня в какой-нибудь не самый подходящий момент. То есть практически в любой…
И увидел бледное лицо с тонкими дрожащими губами, которые стали бы выразительнее, не пожалей их обладательница хоть капельку помады. И слипшиеся волосы цвета сырого песка, спадающие на лоб десятком мышиных хвостиков. И выглядывающие из-под челки глаза неопределенной расцветки: не зеленые, не серые, не голубые…
Они и должны быть такими — никакими, — глаза связного во время сеанса.
Из-под казенного фартука выглядывали потертые джинсы и мятая трикотажная майка. Стоптанные кроссовки, почти слившиеся с окружающей серостью, завершали ансамбль. Все сходится. Нам незачем заботиться о внешнем виде. Не для кого.
— Антошечка, милый, приезжай поскорее, пожалуйста! Мне не нравится, как на меня смотрит этот лысый!
Взгляд в никуда, закушенные губы… Я не в первый раз наблюдал передачу со стороны. А вот собственной шкурой почувствовал начало сеанса — чужого сеанса — впервые.
Впрочем, когда посланное сообщение нащупывает надлежащий пейджер, оно тоже сперва пару секунд трещит и булькает помехами в случившемся на пути луча телевизоре,
И вдруг громко, не своим голосом — с самого начала не своим, но теперь к тому же полным отчаяния:
— АНТОН! Я БОЮСЬ!
Все.
И сразу — распахнутый рот, два судорожных вдоха без промежуточного выдоха, изломанная поза с упором на рукоять метлы и прорвавшаяся плотина слез. Истерическая реакция. К слову сказать, не самая худшая.
Я уже был рядом. Обнимал за плечи — неловко, как умею. Ничего не говорил, только гладил по волосам, как будто успокаивал десяток дрожащих мышек. А что тут скажешь? Что все прошло? Что все уже кончилось? И в любой момент может начаться опять?
Это она и без меня знает.
— Почему она не сказала адрес? Телефон? — слабым, но уже собственным голосом пожаловалась Лара. — Хотя бы фамилию! Я могла бы приехать, поднять на ноги соседей. Или… я не знаю… позвонить в милицию. Господи, ну почему они никогда не говорят фамилию и адрес!
Я сжал покрепче худые вздрагивающие плечи и порадовался тому, что парк в этот час практически безлюден. Только вдалеке по одной из боковых аллеек прогуливалась молодая пара с детской коляской. Счастливые… За собственными большими радостями и мелкими заботами им дела нет до женщины в дворницком фартуке, которая сначала закатила шумную истерику, а потом бросилась на шею своему невзрачному кавалеру — мириться. Кстати, так и не выпустив из рук верное орудие труда. Вот и стоят в обнимку все трое: он, она и метла.
— Не злись, — посоветовал я. — Они ведь даже не догадываются, что мы их слышим. Думают, что кричат в пустоту.
Потом вздохнул и добавил:
— Лучше бы так оно и было.
Я проходил это. По молодости тоже пытался отыскать, помочь. И рядовому запаса, которого бросила невеста. И выжившему из ума старику, который во время прогулки сбежал от сиделки, гордился своей проделкой минуты три, а после до глубокой ночи искал собственный дом. И особенно — студентке, забывшей в автобусе папку с дипломной работой. Все три отпечатанных под копирку экземпляра, за несколько дней до защиты. До чего же мне хотелось ее найти! Но как? Бегать по улицам, заглядывать в глаза?.. В надежде узнать, успокоить, объяснить, что есть на свете вещи и похуже потерянной папки. И получше — тоже есть.
Ведь иногда человеку нужно так немного, чтобы перестать чувствовать себя несчастным. Хватит и доброго слова. И теплого взгляда.
А однажды, два года назад, я не выдержал. Мне неделю не давала покоя девочка лет пяти. Днем еще ничего, по-видимому, в детский сад ее возили куда-то в отдаленный район, зато по вечерам она стабильно с 21:00 до 23:00 рыдала о пропавшем щеночке. Видимо, лежа в постели. Видимо, отвернувшись к стенке и уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышали родители. Причем по чистоте сигнала было ясно, что его источник находится где-то рядом. Девочка жила в моем дворе, максимум, в соседнем, и ее отнюдь не маленькая трагедия не давала мне спать по ночам.