Журнал «Если», 2006 № 12
Шрифт:
Друг, посланный богом — так сказать правильнее всего!
Захотелось музыки, он потянулся к полке с компакт-дисками и начал перебирать их один за другим. Лучше послушать какой-нибудь джаз. Как правило, это музыка без слов, с годами очень трудно вспоминать мелодии со словами, они растворяются и исчезают, лежат в коробочках мертвым грузом.
А тут смотришь на диск, и что-то вспоминается.
Хныщ попробовал напеть, Волк начал поскуливать в такт.
— Это саксофон, — сказал серьезным голосом Хныщ, — а вот сейчас
Контрабас заиграл «бу-бу», «бу-бу», Волк перешел на фальцет.
— Ты не собака, — уважительно сказал Хныщ, — ты сопрано-саксофон!
Волк залаял.
— Ну вот, — сказал Хныщ, — и доиграли!
Пора было убирать компакт-диск обратно в коробочку и собираться по делам.
Это так до сих пор и называлось: «по делам».
Ставить ловушки, ловить рыбу. Изредка наведываться в город.
И еще много самых разных дел: например, доставлять себе редкое удовольствие и подглядывать за этими сумасшедшими, что живут в холмах неподалеку.
Там есть женщины, старые и молодые.
Там есть дети.
И с ними — эти странные существа, немного смахивающие на кошек.
Но лучше всего смотреть на женщин.
Иногда Хныщ понимал, что больше не может, и тогда ему стоило колоссальных усилий не поддаться этому желанию.
Он доходил до невидимой границы между его холмами и другими. Устраивал себе лежбище, настораживал лук и лежал в укрывище, думая о том, что станут делать те мужчины, если он захватит одну из их женщин.
Хотя чего тут думать — устроят на него охоту и убьют.
Их много, а он один, пусть даже у него и есть Волк.
Пес посмотрел на него и пошел к выходу из пещеры.
Хныщ взял лук, колчан со стрелами и длинный, хорошо заточенный нож.
Чтобы смотреть на женщин, надо подготовиться — нарезать лапника и устроить себе гнездо.
Лежбище, гнездо, укрывище.
Темную дыру, прорезанную во времени, сам он живет в одном времени, эти женщины и мужчины — в другом.
А все они родом из того, где можно было кликнуть мышью и подмигнуть незнакомке, хотя Хныщ уже плохо помнит, как все это было на самом деле.
Волк стоял возле входа в пещеру и к чему-то принюхивался.
Что-то принес ветер, и это что-то заставило Волка насторожиться.
Кто-то пришел в их холмы, оставалось проверить, друг это или враг.
Хныщ свистнул, Волк сорвался с места и уверенно побежал в сторону мертвого города.
Седобородый мужчина с серьгой в ухе легко зашагал следом.
— Где ты был? — спрашивает Монка.
Видно, что она сердится. Котоголов прыгает ей на плечо и будто шепчет что-то на ухо.
Мне хочется сказать, что я спал. В общем-то, это правда. Еще можно рассказать Монке про сон. Только сны я обязан рассказывать Старшей Матери, а та сейчас в ярости. Ведь я ушел еще утром, а явился заполночь — она даже велела мужчинам собираться
Монка гладит котоголова, тот что-то все шепчет и шепчет ей на ухо.
Наверное, рассказывает о том, как его унес поток и как я бежал по берегу, падал, поднимался и снова бежал. А поток нес его безжизненное тельце, и ему было страшно.
Хотя я не думаю, что котоголовам бывает страшно. Или весело. Они ведь не люди, это мы боимся темноты и веселимся на карнавале.
Это тоже входит в правила: бояться темноты и веселиться на карнавале, только этому нас не учат. Другое дело — охранять свет, бочки всегда должны быть полны, в бочках всегда должен быть огонь.
— Тебя накажут! — говорит Монка.
Я покорно киваю головой, стыдно смотреть ей в глаза.
Мне вдруг безумно захотелось рассказать ей о том, как из тающих клочьев тумана вышел мужчина с седой бородой и как собака, которая бежала чуть впереди него, направилась прямо ко мне.
В левом ухе мужчины посверкивала золотая серьга, он смотрел на меня и что-то говорил, а я ничего не слышал: будто клочья еще не до конца растаявшего тумана глотали его слова — он открывал рот, слова влетали в туман и исчезали, пока наконец туман совсем не растаял, и тогда я услышал странную фразу, лишенную начала:
— … а дальше…
— Я заблудился! — невпопад ответил я.
— Ты с тех холмов? — спросил после паузы мужчина.
Я кивнул.
Котоголов сидел на пожухлой траве рядом с большим лобастым псом, и оба они зачем-то смотрели в сторону серых теней все еще не растаявшего вслед за туманом города.
— Вы никогда не приходите сюда, — сказал мужчина, — вам сюда нельзя!
— Я заблудился, — повторил я, а затем сбивчиво начал рассказывать о том, как еще утром пошел с котоголовом ловить рыбу, и как прилег на солнышке и меня разморило, и про то, как котоголов внезапно свалился в воду и мне пришлось бежать вдоль ручья, который внезапно стал речкой, а потом и рекой.
— Тебе надо обратно?! — то ли спросил, то ли утвердительно сказал мужчина.
— Они меня потеряли, — тихо проговорил я и подумал, что Старшая Мать обязательно будет сердиться, но больше всего мне стыдно перед Монкой, которая и послала меня ловить рыбу.
— Я тебя провожу! — сказал мужчина, а потом вдруг спросил: — Тебя как зовут?
Я замялся.
Нам нельзя было называть своих имен никому, кроме тех, кто жил с нами в одном жилище. Это тоже было правило, установленное матерями света еще задолго до моего рождения. По крайней мере, они сами говорили так, а еще учили нас тому, что имя означает всю нашу будущую судьбу.