Журнал «Если», 2008 № 08
Шрифт:
Север злится, Север негодует, он не привык к поражениям. Мы сидим на Дилейне, голодные и усталые. На улице зажглись огни. Рыб вокруг не стало меньше.
— Может быть, вернемся? — робко спрашиваю я.
Пусть Северу хватит рассудительности, чтобы понять: без знакомых и без ракушек в непонятном чужом городе мы не сможем даже переночевать!
Но в этот момент по дороге мимо нас проезжает рыба, очень похожая на Дилейну в ее здешнем обличье. Два плавника, выступы на лбу, один сросшийся сияющий
Мы бросаемся вслед за этой рыбой, и вскоре встречаем целые косяки ей подобных. Наверное, это ночные рыбы, выбирающиеся из спокойных заводей только в темноте.
Седоки этих рыб говорят, что знают Артура, и мы долго кружим по улицам ночного города.
Наконец Дилейна встает нос к носу с такой же одноглазой рыбой.
Артур даже ночью не снимает с глаз черные пластинки. У него косматая нечесаная борода. За его спиной на рыбе сидит худая-худая северянка с запавшими глазами, руками не толще веточек и больным взглядом.
Я слышу, как бородатый Артур, смеясь, говорит Северу:
— Одним посредником меньше!
Не проходит и часа, как мы оказываемся в просторной спальне высоко-высоко в некрасивом квадратном доме. Из окон открывается вид на сверкающий огнями до самого горизонта город.
— Видишь, малек? — Север обнимает меня, встав за спиной.
Я не вижу, но согласно киваю.
Мы без сил падаем на нежные гладкие простыни, умирая от усталости. Но так и не можем уснуть, пока не насытимся друг другом.
Я не очень разбираюсь в бумагах и законах, все делает Север.
Однажды он приносит мне маленькую книжку. Я открываю первую страничку и замираю в страхе. С блестящей плотной бумаги на меня смотрит мое мертвое отражение.
Пытаюсь сказать, что плохая примета — рисовать лицо, но Север только отмахивается:
— Наши приметы здесь ничего не стоят, малек!
Они с Артуром легко находят общий язык. Бородач не любит путешествовать, и теперь мы с Севером вместо него возим в Эю Мистезу пластинки тяжелого серого металла.
— Главное, малек, — объясняет мне Север, — это найти верный товар. Обычные торговцы возят помногу и медленно. Мы — по чуть-чуть, но быстро. И очень, очень далеко. А это значит, что мы должны найти что-то очень дешевое в одном мире, но дорогое в другом. Что-то очень особенное. Сейчас для нас открыты все три мира, и этим надо пользоваться.
Я знаю, как в Аталане ценятся коралловые розы. Но зачем металлические пластины в Эе или попрыгушачья икра на Земле? Севера даже не слишком интересует этот вопрос.
Мы делаем круг, и два, и три, посещая по очереди каждый из доступных миров. Наше богатство становится почти неисчислимым. Мы создаем ракушки из ничего, из пустоты, собираем их у себя под ногами.
Прилетая на Землю, теперь мы останавливаемся в
А меня мучает то, что каждый раз на Земле Дилейна теряет себя, превращается в неразумное и как будто даже неживое существо. Когда мы возвращаемся в Аталану, она резвится мальком, в Эе хромает, как старая раненая птица, а здесь — будто ее и нет вовсе.
— Это такой мир, — успокаивает меня Север. — Просто все по-другому, посмотри сама: здесь нет рыб! Одна у Артура, а есть ли еще — даже он не знает. Но разве это кому-то мешает?
Я говорю, что больше не хочу сюда возвращаться. Словно рыбовод сачком, этот город ловит нас сеткой улиц, узлами площадей, кольцами дорог. Дилейна давно уже готова уйти в море, только я ради Севера делаю вид, что не замечаю этого. Я превращаюсь в северную женщину, во владетельницу Стрезу, променявшую счастье на свободу. Но я не хочу так!
— Свобода и есть счастье! — возражает Север.
Мы никогда не успеваем закончить этот разговор. Я уступаю, потому что люблю. И так продолжается долго, гораздо дольше, чем я могла предположить.
А потом пропадает Артур. Север бегает по комнате, не выпуская из рук переговорной коробочки. У нас на руках целый куль икры.
— Я найду покупателей, — говорит Север. — Это не как в первый раз, теперь все куда яснее.
А когда я спрашиваю об Артуре, Север раздраженно отвечает:
— Пошел ночью купаться, бродяги и съели.
— Ты слышишь меня?
Нет отклика, ни малейшего намека.
— Ты слышишь меня, Дилейна?
Тело моей рыбы сковано железным панцирем. Может быть, она и хочет ответить, но не знает как…
Я глажу пальцами ее изуродованный лоб, обвожу по краешку мутный потухший глаз, обнимаю плавники.
— Я виновата перед тобой, рыба моя, но не бросай меня вот так, одну, здесь! Не делай вид, что не слышишь меня… слышишь?
Мир стиснулся до грязного двора, изрисованных краской кирпичных стен, сальных луж и клочка мутного белесого неба над головой.
Над лестницей из ржавого железа мерцают красные огоньки — местные люди глотают дым.
Дилейна не шевелится — замерла, чуть повернув голову ко мне, чуть завалившись на бок. Вдруг ей плохо? Если здесь плохо мне, то ей, наверное, много хуже. Вдруг она так ослабла, что не сможет унести нас с Севером назад?
А он ушел, ушел уже давно, велев ждать. Сидеть и ждать.