Журнал «Если», 2009 № 05
Шрифт:
— У меня хорошая память, мистер Франкенштейн.
— Я должен был догадаться об этом уже по тому, как точно вы процитировали профессора Дарвина. И все же мне казалось, что такая женщина, как вы, должна интересоваться, скорее, искусством, а Отнюдь не наукой.
Мэри рассмеялась.
— Можете не сомневаться, я прочла положенное количество романов, которыми так увлекается большинство девушек. И не только романов, но и различных поучений для юношества. Моя сестра Элизабет до сих пор называет меня Великой Нравоучительницей… В таких случаях я обычно отвечаю, что зло дается легче, чем добро, и может иметь множество обличий… —
Франкенштейн долго не отвечал. Наконец он сказал:
— Может статься, что мир вовсе не нуждается в исправлении нравов.
Сначала эти слова озадачили Мэри, но потом она припомнила, что он говорил по поводу науки во время их краткой встречи в Лондоне.
— Но позвольте, мистер Франкенштейн, что может быть плохого в проповеди добра? Я уверена, что в этом нет ничего дурного, как и в тщательном изучении тех сущностей, которые милостивый Господь создал в своей неизъяснимой мудрости.
— И все же богобоязненный христианин может не согласиться с предположением мистера Дарвина относительно зарождения жизни в воде, в какой бы изысканной поэтической форме оно ни было высказано, — возразил он каким-то чужим, отстраненным тоном. — Разве без вмешательства Бога можно создать живую душу?
— Я уверена, что следы Божественной работы можно разглядеть повсюду, в том числе и в костях этой окаменелой рыбы, — ответила Мэри, указывая на застекленную витрину.
— Значит, у вас больше веры, чем у меня. Либо веры, либо невинности…
Мэри покраснела. Она не привыкла и не умела пикироваться с мужчинами, ибо они никогда не обращали на нее внимания, а если и обращали, то не воспринимали ее всерьез. Если кто-то из кавалеров и заговаривал с ней, речь, как правило, шла о погоде, о модах, о последних городских сплетнях и прочих пустяках. Сейчас, однако, Мэри казалось, что она каким-то образом сумела заинтересовать Франкенштейна, и это предположение наполнило ее радостью и торжеством.
Их дальнейшей беседе помешало появление Китти и Джорджины, которые вошли в зал в сопровождении Клерваля.
— А-а, вот и она!.. — воскликнула Китти. — Я же говорила, мосье Клерваль, что моя сестра наверняка в музее — любуется древними костями и прочим мусором.
— И уж совсем не удивительно, что мой друг тоже здесь, — отозвался Клерваль и улыбнулся.
А у Мэри сразу испортилось настроение. Владевшее ею воодушевление покинуло ее, и она почти нехотя поплелась за остальными, когда вся компания вышла на залитую солнцем улицу Норт-Перейд. Час был еще ранний, и Китти предложила прогуляться по так называемой Тропе Влюбленных, тянувшейся вдоль реки. Предложение было с восторгом принято, и уже через несколько минут все шестеро шагали по узкому ущелью, образованному сложенными из песчаника утесами, которые сплошь заросли плакучими ивами, молодыми ильмами и лаймами. Уильям сразу убежал вперед, Китти, Джорджина и Клерваль держались вместе, а Франкенштейн и Мэри немного отстали. Вскоре за поворотом тропы показался Хай Тор — отвесный, мрачный утес, высившийся на восточном берегу Дервента. Огромные валуны, свалившиеся с вершины утеса, загромождали русло реки, и она сердито бурлила и пенилась, прорываясь сквозь узкие проходы, оставшиеся между камнями. За шумом воды Мэри и Франкенштейн вскоре перестали различать голоса остальных, и им даже стало казаться, будто они остались на берегу одни.
Франкенштейн, замедлив шаг, любовался
Франкенштейн первым нарушил молчание.
— Это место напоминает мне родные края, — сказал он. — В детстве мы с Анри любили карабкаться по утесам, охотиться на коз в альпийских лугах, играть в разбойников и пиратов. Отец часто брал меня с собой в лес, показывал мне травы, цветы и деревья и говорил, как они называются и какими свойствами обладают. Однажды мы попали в грозу, и я своими глазами видел, как молния разбила в щепки огромный дуб.
— Каждый раз, когда я прихожу сюда, — с неожиданной откровенностью ответила Мэри, — я начинаю сознавать, как малы и ничтожны люди и как величественно и необъятно время. По сравнению с вечностью человеческая жизнь не больше чем мгновение. Быть может, завтра нас уже не будет, но эти скалы, эта река переживут нас на века. Вот почему мы так одиноки и несчастны.
Франкенштейн внимательно посмотрел на нее.
— Разве вы одиноки? — спросил он удивленно. — Ведь у вас есть семья — сестры, родители, другие родственники. Как же вы можете быть одиноки?
— Человек может чувствовать себя одиноким даже среди близких родственников. Китти, к примеру, всегда смеется над моей любовью к «старым костям», как она это называет. Она не понимает, а я…
— Ну а если вы выйдете замуж?
— Мне уже двадцать восемь лет, сэр. И — как вы сами можете видеть — я не особенно похожа на идеал жены или возлюбленной.
Что заставило ее впервые в жизни произнести эти слова вслух, Мэри и сама не знала. Впрочем, тут же подумала она, какое значение имеет то, что она скажет этому иностранцу? Мэри никогда не обманывала себя и не позволила бы сочувствию, в какой бы форме оно ни было выражено, пробудить в ней надежду на что-то большее. Да и откуда бы взяться этому большему? Два месяца назад в Лондоне они протанцевали один танец, а потом провели полчаса в музее. Совсем скоро Виктор покинет Англию, женится на своей кузине, и Мэри больше никогда его не увидит.
Что ж, похоже, она заслужила все те насмешливые слова, которыми порой осыпала ее Китти.
Франкенштейн ответил не сразу. Пока он молчал, Мэри прислушивалась к шуму воды и следила взглядом за Джорджиной, Уильямом и Клервалем, которые затеяли на травянистой лужайке на берегу какую-то игру. Китти, как ни странно, стояла чуть в отдалении, и вид у нее был задумчивый.
— Прошу прощения, мисс Беннет, если я позволил себе отнестись небрежно к вашим обстоятельствам. Мне, однако, казалось, что ваши достоинства должны быть очевидны всякому, кто познакомится с вами достаточно близко. Я, например, искренне восхищаюсь вами и ценю ваши научные познания.
— Не надо мне льстить, — сказала Мэри. — Я к этому непривычна.
— Я вовсе не льщу вам, мисс Беннет, — возразил Франкенштейн. — Я только позволил себе высказать то, что думаю на самом деле.
В этот момент к ним вприпрыжку подбежал Уильям.
— Тетя Мэри, тетя Мэри, взгляните, какое замечательное место! Здесь должна отлично ловиться рыба! Нужно будет прийти сюда вместе с папой.
— Хорошо, Уилли, мы обязательно ему скажем. Франкенштейн тем временем сделал по тропинке несколько шагов и обратился к Клервалю.