Журнал «Если», 2009 № 05
Шрифт:
Он либо заблудился, либо потерял ориентацию, а может, схватился за поводок, чтобы подтянуться к двери. Его пальцы нажали на застежки ремня, и тот отстегнулся. Было ясно: никто не мог этого сделать, кроме владельца. Ремень не порвался и не свалился случайно.
— Как чудесно, — повторяет моя мать едва слышно. — Как чудесно…
— Передай его мне, — требую я, стараясь избавиться от воспоминаний о матери.
Микк так и делает. Нож остался в ножнах. Запасные респираторы остались в держателях.
— Я иду за Карлом, — объявляет он, прикрепляя прибор к своему ремню.
— Нет! — яростно кричу я. — Ты остаешься на месте!
— Но нам нужно вытащить его. Он не мог уйти далеко. Линь вытянулся почти сразу.
— Знаю. Но, войдя, он очень скоро заблудился, а ведь у него больше опыта, чем у тебя. Ты сразу потеряешь ориентацию. Иду я.
— Он сказал, что ты не должна этого делать, — возражает Родерик, кладя руку мне на плечо.
Я ее стряхиваю.
— Я бывала там раньше, — наконец признаюсь я. — И знаю, чего ожидать. В отличие от вас. Микк достаточно силен, чтобы при необходимости вытащить меня. Мы сделаем двойной поводок. Прикрепим к моему ремню и костюму. Так надежнее.
— Карл говорил, что если теряешь одного дайвера, не следует посылать вслед за ним другого, — тихо вставляет Родерик. Он думает, что его не услышали, но я включила панель связи.
— Это если дайвер умер или умирает. Но, насколько нам известно, Карл заблудился и временно ослеп. Хотите, чтобы он продолжал там плавать?
— А он сможет выжить без прибора? — спрашивает Микк. Родерик вздрагивает и хмурится.
— Я выжила. А у меня не было защиты. Бывает, что люди выживали в Комнате без защиты. Проблема в том, что люди не сразу понимают, что их спутники попали в беду. Может, Комната не убивала их? Может, Комната просто их дезориентирует. Может, происходит именно это, и если найти человека сразу же, его еще можно спасти.
— Два часа пятьдесят минут, — задыхаясь, бормочет Микк. — Это достаточно скоро?
— Хочешь войти в скип? — спрашиваю я, хватая костюм. И принимаюсь раздеваться, не обращая внимания на Родерика. Терпеть не могу носить костюм поверх одежды. — Судя по голосу, тебе не хватает воздуха.
— У меня полно воздуха, — заверяет Микк.
— Можешь отдохнуть, пока я одеваюсь, — разрешаю я.
— Сердцебиение у него учащенное, но в пределах нормы, — сообщает Родерик, — но если хочешь привести его сюда, сделаем это сейчас.
Убраться отсюда. Оставить Карла. Именно это говорит Родерик теперь уже условным шифром, поскольку понимает, что Микк, а может, и Карл слушают его.
— Оставайся на месте, — говорю я. — Я иду к тебе.
Нужно сбавить темп. Одеться как следует, проверить, функционирует ли костюм. У меня тоже часто бьется сердце, и я стараюсь не прислушиваться к тихому жужжанию голосов, терзавших мой мозг с той минуты, как открылась проклятая дверь.
Мой костюм тоньше, чем у Карла. Облегающий
Проверяю системы и прикрепляю их на шлем. Но не заморачиваюсь с лишними камерами, о чем не извещаю Родерика. Натягиваю перчатки, хватаю пять поводков и надеваю на крючки ремня, как свернутые хлысты, после чего открываю воздушный шлюз и смотрю на Родерика.
— Оставляю тебя за главного, — говорю я, закрывая дверь.
Две минуты, которые уходят на регулировку костюма, кажутся мне пятью часами. Я стараюсь выровнять дыхание, взять себя в руки.
И только потом нажимаю кнопку внешней двери.
В костюме тут же начинает работать подогрев. Приборы отмечают отсутствие атмосферы и предупреждают о небольших плавучих обломках.
Я хватаюсь за линь и скольжу навстречу Микку. И вижу его лицо сквозь лобовую панель.
Он выглядит испуганным.
Теперь я жалею, что мы взяли с собой одного из сильных дайверов. Сейчас я отдала бы все за опытного профессионала. Но у меня нет такого. Со мной — двое детей. И приходится обходиться тем, что имеешь.
Микк прикрепляет поводки к моему ремню, костюму и ботинку. Должно быть, со стороны я похожа на марионетку. Я прошу его не тянуть за поводки, по крайней мере, час, если только я не дерну их первой. Беру прибор, выключаю его, потом включаю, убеждаясь, что по краям, как и положено, загораются огоньки.
Все в порядке.
Я вешаю его на ремень.
И плыву к чертовой двери.
Проем выглядит меньше, чем мне помнится, и совсем обычным. За свою карьеру дайвера я проходила сквозь бесчисленные двери, ведущие в чернильную тьму. Тьму, которая обычно расступается перед светом, исходящим от моего костюма.
Но сейчас я выключила освещение. Хочу видеть интерьер, каким я его запомнила. Хочу, чтобы показались огни.
Только ничего не выходит. Никаких огней. Настойчивое жужжание, раздающееся в ушах с самого нашего прибытия сюда, продолжает нарастать. И звучит как басовая партия кантаты. Я застываю у двери и прислушиваюсь. Сначала басы, потом теноры, сопровождаемые альтами, меццо-сопрано и сопрано. Голоса сливаются в стройной гармонии.
Но это не голоса. То, что я много лет назад посчитала голосами затерянных душ, — это всего лишь что-то вроде шума работающего мотора. Я слышу его частоту и ритм, а мой мозг переплавляет эти звуки, вернее сказать, вибрации в музыку, то есть нечто вполне понятное ребенку.
Теперь я понимаю, что именно слышу, и впервые с той минуты, как вхожу в комнату, начинаю нервничать.
— Твое сердцебиение участилось, — сообщает Родерик из рубки управления.
— Отметь это, — отвечаю я и включаю освещение костюма. Теперь я вижу пол, потолок, окно, которое мы уже осматривали, и стены.