ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №9 2007 г.
Шрифт:
Хотя понять и первых, и вторых, споривших вокруг Циолковского в советские времена, когда его философские книги оставались недоступными широкому читателю, можно. В годы, когда во всем, что касалось мировоззрения, истово блюлась идеологическая чистота, некоторые воззрения ученого-самоучки «бросали тень» (и какую!) на освященный десятилетиями официозный портрет гениального русского пионера науки, основоположника космонавтики. Но как только стало «можно» – а первые попытки начались еще и до соизволения верхов, с помощью иносказаний и с отчетливым флером фронды – из калужского мыслителя вновь сделали икону. Только уже в сфере философии. И отечественной научной фантастики. Между тем если объективно, без ура-патриотических
Первый. Как произведения художественной литературы очерки Циолковского не выдерживают критики. Не повести, а именно очерки. Он сам говорил: «Хочу быть Чеховым в науке, в небольших очерках, доступных подготовленному или неподготовленному читателю, дать серьезное логическое познание наиболее достоверного учения о космосе».
И второй вывод. В качестве широчайшего веера пионерских идей, источника вдохновения для целых поколений писателей и читателей фантастики, среди которых немало было и таких, кому довелось осуществить многие дерзкие проекты калужского мечтателя, значение его фантазий трудно переоценить.
История этой литературы полна примерами таких же пограничных книг. Очерков, сновидений, грез, смелых идей, для выражения которых зачастую и не было под рукой иных форм, кроме как обозвать собственные бредни научной фантастикой. Это потом, когда «бредни» вдруг оказывались правдой, историки литературы срочно подыскивали соответствующие случаю респектабельные термины.
На роль предтечи отечественной НФ, на мой взгляд, Циолковский явно не тянет. Зато несомненна его роль в создании близкого по духу жанра – НФ-очерка.
Да и некорректно, с формальной стороны, называть его очерки фантастикой – когда всем ходом развития науки в XX столетии догадки Циолковского одна за другой материализовались, превратились в сугубую повседневность.
Он писал о сварочных работах в открытом космосе, о переходных камерах-шлюзах, солнечных батареях, оранжереях на орбитальных станциях, об ощущениях, которые испытывает человек, парящий в невесомости – вплоть до подробностей, которые он знать не мог, а просто гениально угадал. В деталях описывал будущие проекты преобразования жизни людей в космосе, переустройства всего околосолнечного пространства в новый, комфортабельный и просторный дом землян. В письме от 12 мая 1905 года в редакцию газеты «Биржевые ведомости» (странное название рядом с именем Циолковского, верно?) он четко формулировал свою цель: «Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать Вселенную для блага человечества, завоевать пространство и энергию, испускаемую Солнцем».
В первой повести «На Луне» автор, не мудрствуя лукаво, отправляет героя на нашу небесную соседку во сне – как в добрые старые времена (вспомним хотя бы Кеплера). Почему Циолковский, четырьмя годами раньше написавший работу «Свободное пространство», не воспользовался им же открытым способом передвижения в космосе, остается загадкой.
В этой ранней повести вообще много робкого, недоговоренного – начинающий автор пробует материал на ощупь, еще не зная, что он должен разъяснить читателю, а о чем лучше умолчать. Например, героя, проснувшегося в безвоздушном пространстве, тем не менее совсем не тяготит отсутствие скафандра. Циолковский же отделывается великолепной, с точки зрения литературной кухни, репликой: это, мол, загадка, ответа на которую он не знает.
И все-таки для своего времени это была настоящая научная фантастика – дерзкая, увлекательная, быстро нашедшая своего читателя. Неслучайно легендарный издатель Иван Дмитриевич Сытин, до того открывший
Первый и столь удачный опыт вдохновил учителя из Калуги – в короткий срок были написаны книги (по объему они сходили за брошюрки) «Изменение относительной силы тяжести на Земле», «Грезы о Земле и небе и эффекты всемирного тяготения», девять глав повести «Вне Земли».
В первой, названной откровенно неудачно (там речь идет о каких угодно планетах, но не о нашей), описан грандиозный Большой тур по Солнечной системе. Автор подробно описывает физические условия на разных планетах и размышляет о населяющих их формах жизни, включая разумных существ. И, кстати, впервые делает великолепные предвидения относительно будущей астроинженерной деятельности сверхцивилизаций. Позже он развил эти идеи в философских работах: «Каждая планета устраняет все несовершенное, достигает высшего могущества и прекрасного общественного устройства. Объединяются также ближайшие группы солнц, млечные пути, эфирные острова…» Знатоку фантастики не составит труда перечислить тех, кто развивал аналогичные идеи в НФ – начиная с ефремовского Великого Кольца.
«Грезы о Земле и небе» – еще не художественное произведение, но уже и не документальный очерк. Циолковский ставит классический мысленный эксперимент в духе последующей НФ: что будет, если?… («Тяжесть на Земле исчезла, но пусть воздух останется, и ни моря, ни реки не улетучиваются. Устроить это довольно трудно, предположить же все можно».)
А самая литературная из его книг – это повесть «Вне Земли». Полностью она впервые опубликована лишь в 1920 году – тиражом в три сотни экземпляров. В книге есть интрига, намечены герои (а не просто «рассказчики») и речь идет не только о природных явлениях или технических достижениях, но и о социальных переменах в будущем, какими они виделись Циолковскому. Конечно, все это очень условно и приблизительно; да и персонажи носят подчеркнуто говорящие фамилии – француз Лаплас, англичанин Ньютон, немец Гельмгольц, итальянец Галилей, американец Франклин. Только русский почему-то назван… Ивановым, хотя ему-то и принадлежит честь открытия способа межпланетного путешествия.
В повести много темного, неясного. Почти все, писавшие о ней, упирали на научно-технические прогностические идеи, и это справедливо: именно последние подробнее «расписаны», а кроме того, выдержали проверку временем. Однако когда я перечитывал книгу, внимание привлекли другие, ранее казавшиеся несущественными детали. Фон, который сам автор, видимо, вполне представлял себе, но не счел нужным расшифровывать читателю.
Что может означать, к примеру, этот странный мини-пролог, названный «Замок в Гималаях»? «Между величайшими отрогами Гималаев стоит красивый замок – жилище людей. Француз, англичанин, немец, итальянец и русский недавно в нем поселились. Разочарование в людях и радостях жизни загнало их в это уединение. Единственною отрадою их была наука. Самые высшие, самые отвлеченные стремления составляли их жизнь и соединяли их в братскую отшельническую семью. Они были баснословно богаты и свободно удовлетворяли все свои научные прихоти…»
Тут буквально каждое предложение может послужить отправной точкой для построения сюжета, обрисовки образов!
Или другой пассаж, требующий какого-то продолжения, развития, но… так и «провисший»: «Все это были люди разочарованные, нравственно потрясенные. Кто потерял трагически жену, кто детей, кто потерпел неудачи в политике и был свидетелем вопиющей неправды и людской тупости. Близость городского шума и людей растравляла бы их раны. Величие же окружающей гористой местности, вечно блестевшие белоснежные горные гиганты, идеально чистый и прозрачный воздух, обилие солнца – напротив, успокаивали их и укрепляли».