Журнал Наш Современник №1 (2002)
Шрифт:
Теперь же неторопливо, с уморительно серьезной-пресерьезной миной на лице Кожинов... заступается за эту самую беллетристику, критикам Ч. и К. попенял “за недооценку”... и нужна-то она... и сложна-то она... и законы-то у нее свои (и самому нравится дурачиться!)... Где-нибудь мимоходом, в дебрях абзаца... “беллетристика, конечно, не творчество”... строк через сорок-пятьдесят — “разумеется, в культуру не входит”... И опять “охает”, “причитает” — “заботится”, с трудом сдерживая хохот и с удовольствием понимая, что если б он эту... беллетристику... в три этажа матом обложил, эффект был бы во много раз
Обиженные его властностью, твердым направленчеством просто не понимали канонов органического (читай: русского) бытия, являясь, видимо, “элементарными частицами” жизни...
Кстати, сколько я мог заметить, Кожинов не сокрушался по поводу “несовершенства” человеческой породы. Как практический мудрец, он правил теми, кто есть, — и “зубрами”, и “ягнятами”. Многие из них, подвигнутые Кожиновым на разного рода деяния, до сих пор искренне полагают, что сами к ним пришли... “гипноз” был добросовестный.
Взвалив на себя кошмарный пехтерь просветительства, он одновременно без устали воевал с упрощенчеством, дешевым популяризаторством, идеологическим схематизмом, минутными интересами, постоянно напоминая о многовековой Руси.
Между прочим, Вадим Валерианович совершенно не фетишизировал истинность, полагая более важным движение к возможной истине.
Не признававший никакой мистики и иррациональности, исследовал явления, не поддающиеся рациональному постижению. Обозревая вселенную фактов, выбирая из них своим уникальным чувством истории самодостаточные комбинации происшествий, невесть как добивался того, что в этих его построениях начинал струиться некий сквозняк истинности... внерациональной в том числе!
Может быть, это и есть в е л и к и й р у с с к и й у ч е н ы й?
Вспоминаются его, извиняюсь, “супротивники”... Б. Сарнов, А. Нуйкин и др. Что положено Юпитеру... Как они не понимали... Куда лезли...
Он — о евразийстве... эти ему — о шовинизме... Тоска-а-а...
Но Вадим Валерианович, как мне чувствуется, тосковал и со “своими”. (Не со всеми, конечно, но все же многовато около него крутилось каких-то темноватых, пришибленных, ряженых а-ля-рюс... Ну, Бог с ними.)
И “элементарные частицы” с некоторого момента перестали его интересовать — не вызывали они новых напряжений, новых радостей: послушание окружающих, победы над нуйкиными... перестали быть страстью, а Кожинов, конечно же, человек больших страстей.
Еще одним веет с большинства портретов: так смотрит очень взрослый на игры детей.
Очень многие из окружавших его “детей” называют себя его учениками, хотя по сути они — школяры. А школяр — это потребитель, паразит. Ученик — коллега.
Школяр отбирает время.
Ученик приносит жизнь.
* * *
5 июля 2000 года, то есть 70-летие В. В. Кожинова, предполагалось отметить в Вологде, куда пригласил юбиляра
Накануне пришло извещение об отмене приглашения... Позорной была бы любая причина, ибо инициатива проведения кожиновских вечеров исходила от вологодской администрации, но как относиться к тому, что Кожинову попросту предпочли одного из бесконечного списка “известных сатириков”, отдав тому “время и место”?!
Вот так русские “отчествовали” своего заступника.
Москва тоже “порадовала”: ни Союз писателей, ни “Наш современник”, ни ИМЛИ, которому Кожинов отдал сорок лет жизни, ни прочая “патриотическая общественность” даже попыток не делали провести юбилейный вечер**. Правда, публикации некоторые, наверное, надо было писать, и они в с е-т а к и появились.
Необходимо сказать, что из Вологды, “столицы русского Севера”, в начале августа опять пришло приглашение, которое вскоре... опять отменили.
О русская благодарность! О русский путь... О русская любовь...
День юбилея В. В. Кожинов встречал в своем доме на Молчановке в кругу, как он сказал, ближайших друзей (мое пребывание среди них мне самому кажется не совсем законным, но мыслимо ли было отказаться от приглашения?)
Вадим Валерианович много говорил и о тех, кто сидел за столом (Ст. Куняев, Ю. Кузнецов, А. Леонардов, Лилечка — так звали в его доме директора музея Михаила Пришвина и др.), и о тех, кто по разным причинам отсутствовал, — предал, как N, покинул мир сей, как Рубцов и Передреев, или просто не оказался в Москве в тот день, как С. Лесневский.
Я слушал и в который раз радовался — как же этот человек любит в с ю свою жизнь: друзей, события, книги, случайные встречи, свое становление***. Он никогда не забывал о былых пристрастиях, не скрывал их не только в приватных разговорах, но и в широких аудиториях; с удовольствием (!) рассказывал, как прежде, чем прийти к пониманию чего-либо, был недостаточно внимателен, был неправ и т. д. — он любил и свои “заблуждения”.
Необычайно многое нашло место в его душе и ничто последующее не вытесняло пережитого.
* * *
Кожинов — современник Илариона, Гостомысла, Дмитрия Донского, Нила Сорского, Сергия Радонежского... Тютчева, Пушкина, Ярослава Мудрого, Н. Тряпкина, П.Чаадаева...
Поэтому с ним п р о с т о р н о.
Чувство простора вошло в книги — как сперва в литературоведческие, так потом в историко-философские.
Восхищаются объемом, масштабностью кожиновского знания (и это в самом деле изумляет), вникают в дотошность аргументации (она действительно обезоруживает), стараются обнаружить “натяжки” (и находят); отмечали научность, пристрастность или беспристрастность... Но никак не могли уловить, почему же кожиновское письмо убеждает даже противников, даже врагов.