Журнал Наш Современник №11 (2002)
Шрифт:
* * *
Да, он был волшебником русского языка, сурово-реалистического и сказочно-лирического. Читаешь — и словно причащаешься, словно омовение принимаешь: “Струйка дальних журавлей тянула к западу; их клекот, утопавший в красной мгле, был похож на зов из дней далеких, прекрасных”. Конечно же, это — о днях жизни на Родине.
* * *
Иногда говорят, что писатель Б. Зайцев — всегда умиротворенный. Это далеко не так, прочтите хотя бы рассказ “Улица Св. Николая”. Какой здесь сарказм, какая убийственная, острожалящая, нещадящая ирония!
* * *
Ощущаю завораживающий ритм его прозы. “Мраморы Элевзина! Плеск волны,
Да ведь это же поэзия, это стихи в прозе, которые так напоминают тургеневские вещи подобного плана. С ритмом связана и разбивка рассказов. Например, “Белый свет”, уместившийся на 6 страницах, разбит на 12 отрывков, и каждый из них — со сменой настроения (а это — тоже ритм). Словно поэма быта в прозе. О котором им же, Б. Зайцевым, сказано: “Малая жизнь, ты не Верховная. Не связать тебе путника”. Разумеется, путника к истине, к Богу, к душе.
* * *
Я напомнил о скрытой перекличке “Зайцев-Чехов”. А вот в рассказе “Душа” (собственно, это цикл зарисовок с одним настроением, с надеждой, терпением) много переклички с “Окаянными днями” Бунина. Но если у Бунина — отточенная ненависть к режиму Советов, клеймо дантовой силы на деяния новых властителей России, то у Зайцева — глубокая печаль, горечь от дел, творящихся на Родине. И надежда — “Свет Пречистой, поддержи нас...” Он видел много чудовищного, живя в деревне Притыкино Каширского района Тульской области, где похоронен его отец. Пережил убийство толпой племянника, выпускника юнкерского училища. Пережил арест свой и отсидку на Лубянке. Но верил, что дни России будут “светло-серебряны”.
* * *
Борис Зайцев был глубоко религиозным человеком. И свет божественный лежит на страницах его книг. Какая художническая мощь была дана ему! Ведь совсем молодым человеком перевел “Ад” Данте. Да ведь это и крупным поэтам не всегда было под силу. Вот откуда, возможно, и ритм его прозы (отчасти, конечно). Кстати, о Данте он упоминает в рассказе “Душа”: “Данте бронзовый, глядящий строго на писания мои...” Зайцев словно бы негласно соревновался всю жизнь с Буниным, тот переводил блестяще многие стихи, а поэтический дар Зайцева блеснул на терцинах великого итальянца.
Не религия ли помогла проявить ему терпение и выдержку, когда в годы разгрома дворянских усадеб он сам о себе сказал: “Не хочу ни сада, ни дома. Я путник”. Сказал, конечно, в самом высоком смысле этого выражения (божественном), но, возможно, и потому, что уже не давали покоя душевного, духовного ни сад, ни дом на такой родине, которая предстала глазам его после революции. Его путешествия по чужим странам и жизнь в этих странах затянулись больше чем на полвека. Но слава Богу, наступили времена, когда Великий Путник возвращается. А мы приходим к нему. Особенно это отрадно для тех, кто рожден в местах, осененных его именем, или видевших те же пейзажи, что и он, в его “Тоскании российской”.
* * *
Одна из особенностей его стилистики: тяготение к двойным определениям: листва “глянцево-серебряная”, взгляд “напряженно-блестящий”, вид “элегантно-стынущий”.
* * *
Общеизвестно, что Б. Зайцев сразу поверил в талант Марины Цветаевой. Поддержал ее. В трудные годы голода и разрухи в Москве приносил Марине на квартиру (улица Поварская, ныне музей) вязанки дров, продукты. А живя в Притыкине, пригласил на лечение в деревню дочь М. Цветаевой Ариадну, по сути, спас девочку. Он вообще был очень отзывчивым, милосердным человеком: почти восемь лет терпеливо ухаживал за парализованной женой... Кстати, описанные в “Голубой звезде” комнаты героини, Машуры, очень напоминают комнаты в квартире М. Цветаевой.
* * *
В автобиографической тетралогии “Путешествие Глеба” наиболее просматривается связь Бориса Зайцева с калужским краем, с его любимыми Устами. Возможно, следующее мое впечатление спорно, но тут судьба русского интеллигента показана с таким же глубоким психологизмом, как и в “Докторе Живаго” Б. Пастернака.
* * *
С одинаковым мастерством Б. Зайцев писал и городской пейзаж (“Луна стояла невысоко. Белел в зеленой мгле Кремль; тянулась золотая цепь огней вдоль Москва-реки”), и сельский (примеров — не счесть). И сельские пейзажи его не менее точны и впечатляющи, чем у Бунина. Но вот закономерности судьбы: Бунина русский современный читатель может уже цитировать, а Б. Зайцева лишь начинают узнавать. И виной этого позднего узнавания в немалой степени является наше культурное беспамятство.
* * *
Конечно, смешно “притягивать” творчество великого писателя и сына России к позиции какой-либо современной партии, к обоснованию тех или иных теперешних политических воззрений. Но и не признавать правоту, прозорливость иных из его высказываний, поразительно точных и для нашего времени, нельзя. “Положим, что есть Дума, что там говорят и критикуют, и постановляют. Но ведь это так, для формы. Прежнее — все то же”. Вот вам и “благостный” Б. Зайцев. Или вот это его высказывание, очень уж неудобное для нуворишей: “Воля к богатству есть воля к тяжести. Вот почему я не из демократов. Да и богачи мне чужды”. Конечно, это не прямая авторская речь, но все же...
* * *
Повесть Б. Зайцева о Сергии Радонежском мне представляется одним из самых ярких произведений об этом великорусском святом. И тут писатель демонстрирует все волшебство своей блистательной словесной палитры. Образ человека, реальной исторической личности дан им... через пейзаж. “В нем наши ржи и васильки, березы и зеркальность вод, ласточки и кресты, и несравнимое ни с чем благоухание России”.
* * *
Закончить эти фрагментарные и субъективные заметки мне хочется пожеланием видеть в Калуге литературный музей Бориса Зайцева. Или хотя бы экспозицию в краеведческом музее.
Повторю, что с нашим краем писатель был связан шестнадцать лет. А музея у нас нет. В Орле же, где он родился и прожил менее года, есть. Хвала орловцам. Мы не удосужились ни музей организовать, ни доску установить. Стыдно-с, господа!
Алексей Манакин, Людмила Энгельгардт • “Леонардо да Винчи ХХ века” (Наш современник N11 2002)
Алексей МАНАКИН, Людмила Энгельгардт
“Леонардо да Винчи XX века”