Журнал Наш Современник 2001 #3
Шрифт:
Изобретатели литературных форм, различные манипуляторы — они еще не раз встретятся с мыслью Вадима Валериановича, теоретика, глубочайшим образом раскрывшего природу искусства еще в начале 50-х годов в своей первой замечательной работе “Искусство, как мышление в образах”. Разыскатели национализма еще не раз с изумлением увидят, как убедительно и точно показал Кожинов, что именно они и являются на самом деле первыми слепыми и слабоисправимыми националистами. Различного рода публичные страдальцы, требующие к себе особого отношения и поклонения, как изумительно точно и неопровержимо показал Вадим Валерианович Кожинов, сами слишком часто являются свирепыми гонителями. Любители и делители денежных премий,
Да, явление Кожинова, мысли Кожинова, его деятельность — живая реальность нашего времени!
Прощаясь с Вадимом Валериановичем, мы можем только просить его простить нас за те невольные, безусловно, невольные — я говорю от имени присутствующих — неприятности, которые мы могли ему причинить, с умыслом мы этого не делали никогда.
Спасибо ему, низкий поклон и благодарность за все.
Существует такое понятие — неформальный лидер. Так вот, Вадим Кожинов был неформальным лидером того направления в нашей общественной мысли и деятельности, которое неразрывно связано с идеями патриотизма и государственности. Практически этим задачам были посвящены все его научные штудии, его книги, его статьи, его выступления.
Именно с уходом таких людей, как Вадим Кожинов, — уходит ХХ век. Масштаб личности, мысли и деятельности Вадима Кожинова говорит о том, что это был не такой уж плохой и, вместе с тем, не такой простой век. Грядут новые люди, новые песни… Дай Бог, чтобы те, кто придет, были достойны таких людей, как Вадим Валерианович Кожинов.
В. Ганичев
Мне выпало счастье выпускать в свет многие его книги. В том числе, будучи директором издательства “Молодая гвардия”, знаменитую книгу “Тютчев” в серии “Жизнь замечательных людей”. Это было нелегко, потому что в то время он многого еще не мог сказать. Вадим Валерианович находил такую стилистику, находил такую форму выражения своей мысли, которая все равно раскрывала суть, дух, возвышала Тютчева и полнообъемно представляла его современникам. Вадим Кожинов был человеком великого масштаба, я бы даже сказал — “человек направления”. Это как те люди, кото-рые в тяжелейшее для России время, когда враг был на расстоянии 40 км oт Москвы, уже ясно представляли будущее направление “Москва — Берлин”. “Москва — Берлин” — это было доступно единицам. И вот такое направление России Вадим Валерианович во всей широте, охвате, мощи, эрудиции, язвительности (когда надо) — представлял как нашим соотечественникам, так и всему миру. Да, он был писатель, хотя этого слова не любил и называл себя “литератор”, он был замечательным исследователем
литературоведом. Но в последние годы он почувствовал, что обществу нужно осмыслить исторически, куда оно пришло, почему с ним произошли все эти беды, причины наших поражений, — и где истоки будущей победы. Он оставил нам целую плеяду своих замечательных книг по истории — это сейчас то, что, может быть, больше всего читается, востребуется обществом. Талант Вадима Валериановича был неохватен, поразительная разносторонность позволяла ему погружаться своей мыслью в глубинные слои общественных и исторических процессов. Он был увлекающимся человеком. Мы помним, как в 70-80-е годы он помогал, поддерживал молодых писателей. От Николая Рубцова, входящего с именем Кожинова в широкое общественное сознание, до Светланы Сырневой, одной из наших самых талантливых поэтесс (из Вятки) — все это его усилия. Это свойство его таланта. Об этом много написано, это знают все.
Я бы хотел от имени Союза писателей России — вчера и позавчера к нам поступали телеграммы и звонки из самых дальних уголков страны — высказать
Происходило то, что показало как нельзя лучше, насколько слабы путы лжи, которую все закидывают и закидывают в Россию. Из хлипкой и ледащей среды детишек Арбата — хоть хлипкой и ледащей, но еще и липкой и смердящей, отравительной для всего народа — вышел смелый человек и повернул против
лжи и отравы. Разве это не довод, что все не так безнадежно?
Сначала этот человек уклонился от подыгрывания казенщине вообще и бросил вызов ученому невежеству. О, конечно: на нашем филологическом факультете в Москве процветало и великое вежество; но легкий путь состоял в подобострастии перед начальством и в угоде заскорузлым (неловко даже сказать здесь благородное греческое слово) догматам.
Так состоялось кожиновское присоединение к “Теории литературы” — молодым ученым в ИМЛИ АН СССР; так родилось его “Происхождение романа”; так сложилась зажигательно-возбудительная, натворившая переполоху в верхах статья о русском возрождении времен Пушкина (“Контекст”, 1972 года в том же ИМЛИ АН).
Изобилие свежих и ярких мыслей, неисчислимое разнообразие и множество вольных и невольных читателей, почитателей и друзей. Чуть не полтысячи пришедших проститься с ним у гроба — это ведь что-то значит и что-то огромное знаменует. Даже отсутствие некоторых на похоронах и тризне тоже многозначительно — особенно если вдуматься, кто
и откуда туда не успел добраться и почему. Разные ведь были причины.
Кожинов ушел туда, откуда не возвращаются. Это для нас удар и урон, и оттуда покойный велит вдуматься в важный для нас урок.
Нужно очень твердо подчеркнуть: на особую, свою и нашу, отечественную войну Кожинов ушел раньше многих и СОВЕРШЕННЫМ ДОБРОВОЛЬЦЕМ — тогда, когда даже и фронтовики не гнушались отсиживаться и пресмыкаться. То есть Кожинов двинулся смолоду не на шелест-ветерок дамских рукоплесканий, не на шуршанье денежных масс, неизмеримо более внушительных, чем высокие и у него гонорары. И когда “грантами” и тиражами повеяло уже из совсем зарубежных аркадий, Кожинов не сменил курса. А посравнить да посмотреть?
Помню Кожинова не как читатель, а как младший сотрудник старшего и все более близкого человека. На университетском обсуждении книги Бахтина, которую он возродил из забвенья; в качестве внутреннего рецензента моей рукописи “Венка Пушкину” (“извините, но вы составили не венок, а ВЕНИК”)… Помню его тревогу андроповского лихолетья: те, кто сейчас уверяют, будто с марксизмом никогда ничего общего не имели, — они тогда слали наверх депешу за депешей, как преступно далеки от Маркса и Ленина “изыски Кожинова”; и с грустью оглядывая стеллажи, он говорил: “Ну и ладно — уволят; а мне до ста
лет хватит, если буду жить на продажу этих книг”.
Из-за стеллажей в его и старой, и новой квартире могли иногда выглядывать то юный Юрий Селезнев, то Передреев, то могуче растущий над собой Юрий Кузнецов…
Рубцов, Передреев, Селезнев, Кузнецов. Сколько блистательных книг, стихов, прозы и публицистики, даже науки, было написано другими по вдохновлению Кожинова!
Эру Книги хотят пересечь шизоидным интернетом. Библиотеку Кожинова уже не распродать с обеспечением себе пропитанья; на ней наживутся разве новые дети-хозяева Арбата. Но среди всех этих ударов и уронов Книге вообще — как печально, невозместимо устранение из жизни самого Кожинова, лично Кожинова, именно Кожинова. И книжника, и бойца.