Журнал Наш Современник 2007 #7
Шрифт:
Словом, "приятие" Сталина органически выросло из творческого развития поэта. В "Стансах" 1935 г. он писал:
…как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу…
Не столь давно, в ноябре 1933 г., поэт говорил о коллективизации как о вселенской катастрофе, а тут очевидно определенное примирение с "колхозной" Россией. В связи с этим следует сказать об одном не вполне точном суждении М. Л. Гаспарова. По его мнению, в процитированных выше строках поэт выразил "попытку "войти в мир", "как в колхоз идет единоличник… " А если "мир", "люди"… едины в преклонении перед Сталиным, - то слиться с ними и в этом" [15, с. 88].
Суждение исследователя, увы, можно понять в том смысле, что поэт изменил свое отношение к Сталину не благодаря тем изменениям в бытии страны, которые он видел и осознавал, а в результате бездумного присоединения к всеобщему культу
– в том числе и среди близких Мандельштаму людей: Б. Пастернак, Ю. Тынянов, К. Чуковский,
И. Эренбург… Но Мандельштам тогда противостоял им), а поворотом в самом бытии страны, в которой созидание шло на смену разрушению.
Впрочем, М. Л. Гаспаров в другом месте своей книги дает - в сопоставлении с антисталинистским памфлетом 1933 г.
– совершенно верное определение исходного смысла мандельштамовской "Оды":
"В середине "Оды"… соприкасаются… прошлое и будущее - в словах "Он (Сталин.
– В. К.) свесился с трибуны, как с горы. В бугры голов. Должник сильнее иска". Площадь, форум с трибуной… это не только площадь демонстраций, но и площадь суда. Иск Сталину предъявляет прошлое за все то зло, что было в революции и после нее (разумеется, включая коллективизацию.- В. К.); Сталин пересилил это светлым настоящим и будущим… Решение на этом суде выносит народ… В памятной эпиграмме против Сталина поэт выступал обвинителем от прошлого - по народному приговору он не прав… " [15, с. 94] - надо думать, "не прав" именно теперь, в 1937-м, когда безмерно трагическое время коллективизации уже стало "прошлым".
К сожалению, нынешние "либералы" стремления глубже понять ход истории в сталинские времена чаще всего клеймят как попытки реабилитации вождя. Лишь немногие люди этого круга способны подняться над заведомо примитивными представлениями, исходящими из попросту вывернутого наизнанку "сталинизма". Так, поэт Давид Самойлов написал о "повороте", который, как правило, толкуется в качестве чисто личного "злодейства" вождя:
"Надо быть полным антидетерминистом1, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единственной исторической целью 37-го года, что он один мощью своего честолюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю, куда хотел, и единолично сотворить чудовищный феномен 37-го года. Если весь 37-й год произошел ради Сталина, то нет бога, нет идеального начала истории. Или, вернее, бог - это Сталин, ибо кто еще достигал возможности самолично управлять историей! Какие ж предначертания высшей воли диким образом выполнил Сталин в 1937-м году? ‹…› После якобинской расправы с дворянством, буржуазией, интеллигенцией, после кровавой революции сверху (был страх, но не было жалости), произошедшей в 1930-1932 годах в русской деревне, террор начисто скосил правящий слой 20-30-х годов. ‹… › Тех, кто вершил самосуд, постиг самосуд" [40, с. 344, 443].
Существенно, что даже либеральный идеолог увидел в драматических событиях 1937 г. смысл возмездия: вот, мол, те люди, которых "скашивают" в 1937-м, ранее, начиная с 1917-го, сами беспощадно "скашивали" других людей, и поэтому получили столь беспощадное наказание.
Самойловское толкование событий 1937 г. подразумевает, что в истории действует неотвратимый закон, благодаря которому насильники и палачи сами, в конце концов, подвергаются репрессиям и казням. Вообще-то вера в реальность такого закона существует. Но проблема, если вдуматься, гораздо сложнее. Ведь в 1937-м погибли или оказались в заключении многие и многие люди, которых ни в коей мере нельзя отнести к категории "палачей", и уж только это ставит под сомнение "закономерность", каковую вроде бы можно проследить в казнях вчерашних палачей,- не говоря уж о том, что далеко не всех палачей настигло заслуженное возмездие.
Словом, представление, согласно которому люди, принимавшие участие в массовом терроре периода гражданской войны и затем коллективизации, именно поэтому или, выражаясь попросту, именно "за это" были подвергнуты репрессиям, едва ли может быть обосновано "практически", реально.
Но есть и другой аспект проблемы: ведь именно те люди,
именно этого типа люди - в основном партийцы, комсомольцы - всячески раздували пламя террора, а его противниками были люди, как правило, не причастные к власти.
Сегодня многие повторяют слова Анны Ахматовой, произнесенные вскоре после смерти Сталина: "Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили"1.
Анне Андреевне принадлежит немало метких суждений, но приведенное явно упрощает реальность 1937-го и позднейших годов, когда "две России" сплошь и рядом совмещались в одних и тех же людях. Вот достаточно типичный пример: в 1960 гг. немалой популярностью пользовались сочинения ныне забытого Бориса Дьякова о пережитой им судьбе заключенного, но позднее - по архивным документам - выяснилось, что до того, как его "посадили", будущий литератор Дьяков сам "посадил" десятки людей…
Думается, в истолковании темы "возмездия" важнее осознать другое: к середине 1930 гг. жизнь страны в целом начала постепенно нормализироваться, и деятели, исповедующие идеологию классового "интернационализма", нацеленные на раздувание "мирового пожара", готовые ради него пожертвовать собственным народом, стали просто ненужными и даже "вредными": они явно не годились, как писал отнюдь не питающий большой любви к нашей родине американский политолог Роберт Такер, - для построения "великого и могучего советского русского государства" [46, с. 494] и тем более не годились для ведения назревающей великой войны, получившей имя "Отечественной" - войны народной, а не классовой. Поэтому массовая замена "правящего слоя" (сверху донизу) в 1937 г. была не только закономерна, но и необходима (как, например, позднее: в 1956-1960-х или 1990-1993 гг.). Страшное "своеобразие" того времени состояло в том, что людей отправляли не на пенсию, а в лагеря или прямо в могилу. И в связи с этим мне бы хотелось в "Памятных записках" Д. Самойлова выделить следующее. Их автор полагает, что драматические события 1937-го предначертала "высшая воля" - то есть как бы воля Бога. Но эту "волю" едва ли уместно осознавать в христианском духе. Речь может идти о языческих или ветхозаветных богах. И именно в этом моменте Д. Самойлов смыкается с теми нынешними прозападнически настроенными "либералами", которые проклинают Сталина не столько за его решения как таковые, сколько за то, что он их, по словам Самойлова, осуществлял "дикими", "чудовищными" методами. Но этим Сталин вряд ли принципиально отличался от своих предшественников - Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина и других "выдающихся вождей" русской революции2. Увы, насилие, террор, готовность пойти на любые жертвы ради "великой цели", способность ради нее оправдать любые преступления - порождение не козней каких-либо "злодеев", а всей атмосферы беспощадности, образующейся в условиях революционного катаклизма.
Но Самойлов, безусловно, прав, говоря о том, что движение истории определяется не замыслами или волеизъявлениями каких-либо лиц (пусть и обладающих громадной властью), а, скажу от себя, сложнейшим и противоречивым воздействием различных общественных сил. В действительности вожди, в конечном счете, только "реагируют" - причем обычно с определенным запозданием - на объективно сложившуюся в стране - и в мире в целом - ситуацию. И несомненно то, что в самом ходе истории есть "высшая воля", смысл которой, правда, трудно выявить, но который значительней всех наших рассуждений об истории. Никто до 1941 г. не мог ясно предвидеть, что страна будет вынуждена вести колоссальную - геополитическую - войну за само свое бытие на планете с мощнейшей военной машиной, вобравшей в себя энергию почти всей Европы. Но вполне уместно сказать, что сама история страны (во всей ее полноте) это предвидела,- иначе и не было бы великой Победы 1945 г.
В свете вышеизложенного обратимся к поставленной в самом начале этого сочинения проблеме деления идеологов на "патриотов" и "либералов". Как уже было сказано, оно только запутывает и затемняет общественное сознание: в частности, "патриоты" преподносятся в СМИ (средствах массовой информации) как консерваторы или "реакционеры", стремящиеся восстановить ушедший в прошлое СССР, либо даже Российскую империю, а "либералы" - как "прогрессисты", которые, в конечном счете, стремятся повести страну по пути, намеченному западниками Февраля 1917 г., но, мол, из-за тогдашних неблагоприятных обстоятельств быстро прерванному.