Журнал Наш Современник 2009 #2
Шрифт:
Он повторял и Борису, и Глебушке:
– От вас ведь не убудет! Вот и улыбайтесь всем подряд. Это располагает.
– Даже врагам?
– спрашивал Борис.
– А им - особенно, ведь вам их обмануть надо, ввести в заблуждение. Улыбаясь, прикидывайтесь другом.
Сложная это была арифметика: прикинуться другом врага, и не сразу обучались такому братья, но постепенно усваивались ими аксиомы майора Хаджанова.
Санаторий завершил свою двухлетнюю стройку, сиял новым великолепием: тренажерный зал, целый этаж физиопроцедур. Все, как предсказывал энергичный майор.
Но любимым местом его обитания стал тир. В какие-то мгновенные полгода за санаторским
Но никаких автоматов здесь не было, только штук пять мелкокалиберных винтовок, хранимых в особом помещении за бронированной дверью (и дверь-то Хаджанов где-то раздобыл!), которую майор всякий раз не только запирал на сейфовый дверной замок, а и запечатывал пластилиновой печатью и ключи сдавал под расписку охране.
Тир посменно, по договору сторожили те же мужики, что сидели на вахте в санатории, на стенке висела под стеклянной рамочкой разрешительная бумага. Все чин чинарем!
Здесь, при тире, располагался и кабинетец Хаджанова, да и не какой-нибудь, а построенный специально "под заказ", как любил говаривать он - за столом, который почти перегораживал кабинет, под длинными, до полу, шторами в углу была дверь в заднюю комнату - для отдыха, подчеркивал он, с туалетом и душем, отделанными по всем правилам и даже, утверждал майор, получше, чем в кабинете начальника санатория. И рядом с дверцей в туалет, там, за кулисами кабинета, была еще одна дверца, которую он никогда и ни при ком не отворял. Даже при Борисе и Глебушке, которых все в санатории звали "майоровы сыны".
Те, кто постарше и подольше работал там, над этим выражением посмеивались безобидно, признавая, что ребята и впрямь прикипели к Гордеевичу покрепче, чем к родному отцу. Другие же и впрямь считали майора их родителем, до того братья, особенно старший, походили на него: та же черная, просто смоляная, масть.
Подвыучив уроки - Глебка учился во втором классе, Борис в одиннадцатом, - они, как всегда, взявшись за руки, - топали в конце рабочего дня к санаторию, но мать тут уже была совершенно ни при чем. Иногда они ее встречали по пути, останавливались на минутку-другую, чтобы обменяться мелкими сообщениями, и шли дальше своими путями: мама - домой, а братья к Хаджанову.
Они попробовали было укрепить свои силы на тренажерах, и Борик добросовестно хлопотал о "молодежной секции". Основу ее составили горев-ские братишки. Прибилось и несколько школьных дружков. Но все это быстро закончилось. В "качки" они не годились, для этого требовалось осознанное упорство и время, но ни того, ни другого школярам недоставало, с борь-
бой и боксом не вышло у Хаджанова, так что оставалась стрельба: именно там ожидался некий результат.
К вечеру деловая жизнь санатория утихала, отдыхающие расползались по палатам, удалялись на прогулки, вообще бездельничали, потому что все процедуры заканчивались до обеда. Хаджанов удалялся в тир, туда к вечеру почти никто не заходил, и майор закрывал двери изнутри, так что мальчишки научились еще и условному стуку: два коротких подряд, третий - после паузы. Так, на всякий случай.
Включались софиты, мальчики навешивали мишени, стреляли из разных положений - стоя, лежа, с колена. После серий - так называется
Это грело, тешило мальчишечьи мечты. Они совсем близкими стали. И Борис, и Глебка наперебой рассказывали Хаджанову о своих делах и делишках, впрочем, совсем ясных, простых, еще вполне детских, и майор никогда не оборвал ни того, ни другого, ни разу не рассмеялся, даже не очень улыбался, когда слушал очередную новость, всякий раз ободрял ребят, удивительно тем вдохновляя и поддерживая.
Вообще-то он был многословен, и многословие его носило, заметил Борис, немножко базарный характер. Как торговец на базаре, и в этом ведь нет ничего плохого, он пересыпал свою речь всякими простецкими, но удивительно утешающими словами.
– Ах, какая ерунда, - например, приговаривал он, - разве можно это принимать всерьез. Ты понимаешь, учительница не виновата в твоей двойке, значит, ты недоучил, сам подумай, но и это не беда. Когда сегодня придешь домой, сядь за стол, три раза прочитай материал, после уроков завтра подойди к ней, улыбнись вот так широко, как я, видишь, во весь рот, опусти голову, повинись, скажи ей: "Пожалуйста, Марьванна, - или как там ее?
– простите, виноват, но не могу жить с двойкой по вашему предмету, будьте милостивы, снимите камень с сердца, выслушайте меня, а я попробую исправить отметку".
Уже на середине этого исповедного монолога Боря улыбался, подставляя себя вместо Хаджанова, только не здесь, а в школе, и не сейчас, а завтра, и выяснялось, что, если строго следовать майорским советам, все происходило в точности. Да еще и так иной раз оборачивалось, что сразу за двойкой, например, по русскому, следовала пятерка, а это не было распространено в учительском мире - вот так сразу взять да и признать отличными знания, которых еще два дня назад не было вовсе. Действовала хаджановская режиссура, льстило поведение, слегка подслащенное подчеркнутым раскаянием, - и, да, многословием, выражавшим смирение, покорность. Вот именно! Своей покорностью, оказывалось, можно было купить благорасположение учителя и на эту монету обменять двойку. Значит, ее продать! Выручить пятерку!
Борис смеялся, рассказывая Хаджанову, как, следуя его правилам, он добивался успеха, но майор останавливал. Серьезно объяснял, что смеяться и радоваться тут особенно нечему. Надо правило такое заучить: старших уважать. Да и равных себе - тоже. И младших заодно.
– Значит, и меня!
– вставлял Глебка.
– Значит, и тебя, - кивал майор, - и всех, всех, всех. Понимаете, если вы подчеркиваете - слышите это слово?
– подчеркиваете ваше уважение к глухой старушке, к старцу, к малышу или учителю, не говоря про бабушку и мать, - вы сами становитесь уважаемыми. Если вы хорошо и вежливо говорите, а это лучше делать громко, чтобы все слышали, то и вам грубить не будут. Ответят так же. Вежливо!
И это получалось.
Но главная причина, по которой Глебка и Борис совсем уж близко сошлись с майором Хаджановым, заключалась все-таки в соловье.
Похоронив птицу и наревевшись, они пошли к майору и сперва несмело, а потом - перебивая друг друга, рассказали ему, как все было.
Он опустил голову.
Когда поднял вновь, в глазах стояли слезы. Но он сказал очень твердо:
– Забудьте.
Больше они никогда не говорили об этом.
2