Журнал Наш Современник 2009 #2
Шрифт:
А через три дня я был вызван в большую утепленную палатку, где заседал прибывший из штаба управления бригады военный трибунал.
3. ЗАСЕДАНИЕ ТРИБУНАЛА
– Подождите, капитан юстиции, - недовольно сказал зампострой подполковник Степугин, по прозвищу "Кувалда", прокурору бригады Пантелееву.
"Капитан юстиции" он произнес с величайшим презрением, словно по смыслу это означало: "капитан ассенизации" или "капитан спекуляции".
– Попрошу меня не перебивать! Я боевой офицер, гвардии подполковник,
– "Я в Андреевку поеду"!
– доложил я, глядя на звездочку над козырьком фуражки подполковника и радуясь в душе тому, как он отбрил прокурора бригады.
– Это точно? Как на духу?
– Так точно!
– вытянув руки по швам, выкрикнул я и повторил по слогам: - В Ан-дре-ев-ку!
– Это сговор!
– негромко, но убежденно сказал прокурор председателю трибунала.
– Явный сговор!
Он посмотрел в бумаги, лежавшие перед ним на тумбочке, и, усмехаясь, спросил:
– У меня вопрос к свидетелю и трибуналу: как это так, что в нашу советскую деревню Андреевку - и нет дороги?
– Обычное бездорожье, - напористо продолжал Степугин.
– Товарищ подполковник, - обратился к нему председатель трибунала.
– Я уже четвертый год подполковник!
– перебил его Степугин.
–
И хочу сказать прокурору, что он всю войну просидел в тылу, во Владивостоке, ходил по тротуарам и мостовой, а мы в это время всласть, досыта на… с бездорожьем (он употребил крепкий глагол) на Западном и на Калининском фронтах, да и на Украине в сорок четвертом! Грязи по колено! И вся техника засела! И не только в Андреевку - в тысячи наших деревень не было и нет дорог! К тому же, может, она намылилась в самую распутицу? Может, у нее там были внуки?
– предположил он.
– Товарищ подполковник, - опять вступился председатель.
– На вопрос прокурора относительно дороги все-таки пусть ответит свидетель.
Он посмотрел на меня:
– Давайте, Федотов!
– Старуха намылилась в Андреевку, - твердо произнес я.
– Возможно, у нее там остались внуки. Почему действительно там не было дороги, я точно не знаю, об этом и в частушке ничего не сказано. Может, действительно, это было в самую распутицу. Но ни в какую Америку малограмотная старуха и не собиралась, она даже и не знает, где она находится, - повторил я за подполковником.
– Это сговор!
– убежденно сказал прокурор.
– И котенку слепому ясно, что это сговор и все шито белыми нитками!
– Прошу занести показания свидетеля в протокол, - продолжал подполковник.
– В Андреевку! Никаких Америк там не было! Записывай!
– приказал он лейтенанту-секретарю.
– Еще вопросы к свидетелю Федотову есть?
– спросил председатель трибунала.
– Павел Семенович, это сговор!
– не повышая голоса, упрямо повторил прокурор председателю трибунала, но тот снова промолчал.
– Перед нами не только расследование поступка старшего лейтенанта Щербинина, перед нами - организованная антисоветская группа, которую так рьяно защищает и покрывает подполковник, и потому я настаиваю на необходимости дополнительного и
– Идите, Федотов, - не глядя в мою сторону и тяжело вздохнув, разрешил мне майор, председатель трибунала.
Уже выходя из тамбура палатки, я услышал твердый голос подполковника:
– Если в его показаниях будет записано "в Америку", я напишу особое мнение! Я вам всем мозги раскручу! Я гвардии подполковник, а не попка и не хер собачий!
Я пробыл на заседании трибунала минут двадцать, а может и полчаса, и все, естественно, я не запомнил, но самое существенное осталось в памяти. Спустя многие годы я вспоминал эту историю как нелепый бред, как фантасмагорию. В самом деле, мало ли что говорила какая-то старуха и почему за ее высказывания я должен был отвечать.
В расположении меня окликнул и подозвал майор Попов - начальник политотдела.
– Ну что там, Федотов?
– спросил он.
– Ты мне не козыряй и не тянись! Вольно! Я к тебе не по службе, а по-товарищески, - вполголоса сказал он и быстро оглянулся.
Я чувствовал и был уверен, что все это дознание, расследование с угрозами было затеяно не без его прямого участия. Майора Попова в бригаде не любили, даже побаивались, а жесткие и даже жестокие методы его работы офицеры-дальневосточники в разговорах сравнивали с майором госбезопасности Дрековым, основоположником знаменитой "дрековщины", о которой и после войны на Дальнем Востоке ходили страшные легенды. Во второй половине тридцатых годов Дреков был на Сахалине начальником областного управления НКВД и одновременно командиром погранотряда. В тридцать седьмом году, чтобы не отстать от других краев и областей и в стремлении
превзойти в бдительности всех своих коллег, он арестовал и расстрелял полностью обком партии и облисполком - от руководства до уборщиц, всех без исключения, уничтожил и остальных больших и маленьких начальников и большинство коммунистов, - за такое рвение он был награжден орденом Ленина. Он установил на острове неограниченную абсолютную власть своего ведомства, при которой он, его заместители и их подчиненные безнаказанно присваивали ценные вещи арестованных и расстрелянных, забирали без денег в магазинах, в том числе и в ювелирном, и в меховом, все, что хотели, принуждали к сожительству молодых женщин и совсем юных, даже несовершеннолетних девушек. Если бы о "дрековщине", продолжавшейся несколько лет, с ошеломительными подробностями и деталями не рассказывали очевидцы - офицеры, служившие в те годы взводными или ротными на Сахалине, - поверить во все это было бы просто невозможно. Конец "дрековщины" был внезапным, удивительным и позорным: узнав, что в Хабаровск из Москвы прибыла комиссия, заподозрившая в показателях его работы очковтирательство или подлог, и на другой день прилетает к нему на остров, Дреков с портфелем, набитым золотом, бриллиантами и какими-то секретными документами, пытался бежать к японцам, на Южный Сахалин, сумел миновать контрольно-следовую полосу, однако в последний момент был застрелен рядовым пограничником, сообразившим побежать и перетащить труп и портфель обратно на советскую территорию, за что был награжден медалью.