Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ''. Сборник фантастики 2007

Коллектив авторов

Учительница была похожа на андроида из «Звездных войн». Глаза круглые, злые, а рот собран в тонкую нитку — будто скрепка, вбитая между тетрадными листами. Ее резкий голос заставил вздрогнуть, а от взгляда захотелось залезть под парту. Влип, решил Витька. Вообще, с этой новой школой он, похоже, влип. На перемене какой-то белобрысый чуть не сшиб его на пол, гаркнув в ухо: «Подвинься, очкатый!». Следом за белобрысым еще трое на бегу по очереди больно ткнули Витьку кулаками в бок, эхом повторив: «Подвинься, очкатый!».

Да и тема сочинения была еще та: «Как я провел лето». Витька с

тоской покосился на одноклассников, увлеченно строчащих предложение за предложением. «Да никак я его не провел», — подумал он. Сначала готовился, как обычно, ехать к бабушке Вике. Там речка; лес; лошадь Машка; ребята, которые уже сто лет знали Витьку, и не били кулаками в бока, и не обзывались «очкатым»; да, еще вкуснющие бабушкины оладьи с яблоками. А потом мама сказала, что надо привыкать к новой жизни и к бабушке Вике он больше не поедет. А почему? Ведь даже папа приглашал. Неважно, что приглашал, отвечала мама, теперь у папы новая семья и у бабушки Вики будет жить тетя Марина с маленьким сыном. А что, Витька теперь уже не папин сын? Но у мамы он этого спрашивать не стал — она и так здорово расстраивалась… Наверное, привыкать к новой жизни ей не нравилось так же сильно, как Витьке. То есть не совсем чтобы к новой — папа-то уже давно с ними не жил; но теперь мама сказала, что все определилось окончательно. И после того, как это что-то определилось, они с мамой зачем-то переехали в другую квартиру, и Витьке пришлось идти в другую школу. А мама в последнее время стала какая-то дерганая: то кричала на Витьку, то потом извинялась, то тихонько плакала по ночам, когда думала, что Витька не слышит. В общем, ничего хорошего в этой новой жизни не было.

Витька вздохнул и аккуратно вывел на чистой странице: «Этим лето я, как обычно, ездил к своей бабушке Вике в деревню…». Конечно, врать не очень хорошо, но раз эта новая жизнь такая паршивая — надо же как-то выкручиваться?

Учитель рисования с виду был нормальным дядькой, но, наверное, они все тут сговорились с литераторшей-андроидом. Широко и приветливо улыбаясь, он предложил ученикам нарисовать что-нибудь про прошедшее лето. Пока Витька ломал голову, что придумать на этот раз — вспоминать опять про деревню было уже совсем тоскливо, — дверь грохнула, и в класс ворвалась разъяренная директриса.

— Анатолий Иванович! — рявкнула она. — Ваши ученики…

Если от голоса литераторши-андроида Витьке хотелось залезть под парту, то теперь возникло желание немедленно вскочить и вытянуться по стойке «смирно». Голос у директрисы был, как у генерала, которому только что сообщили, что его армия окончательно продула важнейшее сражение. То есть очень командный и разгневанный. От такого голоса прятаться под парту без толку — все равно отыщут и расстреляют за дезертирство. Кажется, даже Анатолий Иванович проникся — отложил классный журнал и выпрямился. Только девочку, которую директриса тащила за собой, ее гнев, похоже, ни капельки не волновал.

— …нагло прогуливают уроки! — закончила директриса, подталкивая девочку к учительскому столу.

— Да ну! — изумился Анатолий Иванович.

Директриса фыркнула.

— Первый день в школе, Зелинская, и такое безобразие! — отчитала она девочку и, развернувшись,

вышла из класса, хлопнув дверью.

— Гм, — сказал Анатолий Иванович, изучая журнал и косясь на девочку. — Новенькая?

Девочка кивнула, с любопытством разглядывая класс очень спокойными глазами небесно-голубого цвета — как у тети Наташиной кошки Маруськи. Именно с таким беззаботным выражением глаз Маруська прогуливалась по узким перилам балкона девятого этажа или выслушивала ругань тети Наташи из-за украденной колбасы. Мол, я делаю то, что считаю нужным, и буду это делать дальше, чтобы вы мне тут не говорили. Во дает, восхитился Витька.

— Ну ладно, — решил Анатолий Иванович. — Садись вон к Шишкину, — он указал на свободное место рядом с Витькой. — Он у нас тоже новенький. И нарисуй что-нибудь про лето — еще пол-урока осталось.

Девочка послушно уселась за парту, сложила руки на коленях и стала смотреть в окно. Через пару минут подошел Анатолий Иванович.

— Может, у тебя красок нет? — спросил он.

— Есть.

— Гм, — удивился учитель. — А почему ты не рисуешь?

— Я не хочу про лето рисовать, — очень спокойно пояснила девочка. Кажется, Анатолий Иванович удивился еще больше.

— Ну, эээ… ладно, сегодня нарисуй про то, что ты хочешь. Хорошо?

Девочка кивнула. Но вместо того, чтобы заняться рисованием, заглянула в Витькин альбом.

— Это твоя собака? — спросила она.

«Моя», — захотелось соврать Витьке. Вообще, было странно, как эта девочка поняла, что на рисунке собака. Витьке это грязно-коричневое создание больше напоминало крокодила.

— Не, — неохотно признался он, — это я придумал. Мама не разрешает мне собаку заводить.

«Особенно теперь, — подумал он тоскливо. — Теперь точно никогда не разрешит».

— Правильно, — одобрила девочка. — Если не разрешает, нужно придумать. Кстати, меня зовут И.

— Как? — Витька даже отложил кисточку, которой пытался сделать свое творение чуть больше похожим на собаку. Например, хвост загнуть — у крокодилов-то хвост бубликом даже от большой радости не сворачивается.

— Присказку про «А и Б» слышал? Вот я — осталась.

Пока Витька хлопал глазами, соображая, издевается она или всерьез, прозвенел звонок, и пришлось сдавать Анатолию Ивановичу крокодила с прямым хвостом…

Горбясь под нудным мелким дождиком, Витька смотрел, как белобрысый с компанией гоняет мяч по школьному стадиону.

— А ты чего не играешь? — спросила неизвестно откуда взявшаяся И.

Витька пожал плечами. Белобрысый его не звал. А если даже и набиваться — вряд ли возьмут.

— Вот если бы хоккей, — задумчиво сказал он. — Я на коньках здорово умею, папа учил. И вообще зима — здорово. Не люблю осень.

И смотрела на Витьку — внимательно и почти строго, так, что ему даже стало неуютно под ее взглядом. «Чего она ко мне привязалась», — подумал он. А потом Витьке стало стыдно: И ведь тоже новенькая, ей, как и ему, здесь одиноко и непривычно. Мальчик смущенно отвел глаза, снова уставился на поле.

— Не люблю осень, — повторил он. — Мокро, небо серое. А зимой снег хрустит. На лыжах можно, и в хоккей. И деревья красивые, в снежинках, и Новый год…