Журнал «Вокруг Света» №02 за 1979 год
Шрифт:
Ментавайцы татуируют тело практически всю жизнь. Говорят, правда, что сейчас все реже родители придерживаются этого обычая, но я видел грудных детей с уже нанесенными наколками на ручонках и теле. Взрослеет человек — обширнее становится татуировка. И к середине, а то и концу жизни тело оказывается сплошь покрыто рисунками. Сделай такую татуировку сразу, человек не проживет и нескольких дней — умрет от заражения крови. Недаром татуировка у ментавайцев является символом храбрости.
...Праздник только набирал силу. Санамунгоган (1 Санамунгоган — глава большой семьи (ментавайское).) Кереги женил своего младшего сына Тулуана на красавице Хитти. Сегодня последняя стадия сватовства: встреча жениха и невесты на глазах всего
Тулуан — высокий, плечистый парень, с узким разрезом глаз, характерным для ментавайцев, в одной набедренной повязке, со сплошь татуированным телом, — стоит, подчеркнуто не обращая внимания на Хитти.
Все вокруг пронизано звуками музыки. А на мосту через ручей начались танцы под сложные ритмы двух барабанов. Движутся плавно, изображая брачные танцы птиц.
Быстро темнеет, посыпался мелкий, как из сита, дождик, и мы идем в общинный дом побеседовать со знающими людьми. Самыми главными здесь были два человека — «уттек леггаи» и «сикере» (1 Уттек леггаи — сельский вождь, старшина; сикере — колдун, духовный вождь.). Если первый олицетворяет всю административную власть, — она, по правде говоря, не так уж и велика, — то второй представляет как бы духовное начало. Колдуном оказался добродушный и веселый распорядитель празднества — он везде поспевал, подсказывал, распоряжался, дирижировал, расставлял людей.
Еще недавно колдун был главным лицом в ментавайской общине, он держал людей в страхе: ведь с ним общались духи! Теперь его влияние ослабло. Как шутит комиссар полиции, старшины стали президентами, а колдунам оставили департамент здравоохранения (со всеми болезнями идут к колдуну) да министерство по делам религий.
Ментавайцы — народ очень общительный. Любое событие — большое или малое — отмечается веселыми праздниками с танцами и Пеннем. Веря в могущественные силы окружающей их природы, они поклоняются и молятся любому непонятному явлению природы. Если человек оказывается в трудном положении, это потому, что, помимо добрых духов, чуть ли не под каждым деревом скрывается злой. Он только и думает о том, как бы, подкараулив ментавайца, пробраться в его душу. Злой дух запросто прикидывается каким-нибудь фруктом, плодом, прячется в воде. Съел человек, допустим, дуриан или выпил воды — и заболел. Так объясняются и лихорадка, и желудочные болезни. Правда, злой дух, по их поверью, вредит ментавайцам потому, что ему скучно. Если его развеселить, то он покинет душу, и человек станет снова здоровым. Вот почему по случаю болезни здесь устраиваются веселые праздники.
Смерть тоже сопровождается празднествами, чтобы душа умершего не была печальной. Ведь горевать нет оснований: просто ментаваец переселился туда, где вдоволь всего — кабанов, черепах, моллюсков, саговых и кокосовых пальм...
Я расспрашиваю о взаимоотношениях в семье. Узнаю, что молодые люди женятся по любви, но согласие родителей обязательно. Жених не дает выкупа за невесту, но родителям ее преподносит подарки: например, кокосовую пальму, дерево дуриана, разные плоды, одну-две курицы, корзину с наседкой и цыплятами. Никто не откажется, если жених подарит сделанную им деревянную миску или долбленую лодку. После сговора начинается подготовка к свадьбе. Она может продолжаться и несколько недель, и даже два года, пока не будет сделано все, что нужно для жизни молодых, включая изучение неписаных традиций и обычаев племени, которые, кстати, гласят, что юноша должен жениться только тогда, когда чувствует, что может прокормить жену и построить собственный дом.
Обязанности жены и мужа у ментавайцев довольно четко очерчены. Жена должна добывать рыбу, исключая рыбную
Правом наследования — а имущество, которое предстоит наследовать, определяется еще при жизни его хозяина (земля, кокосовые пальмы, лодки, снасти), — пользуются дети, как мальчики, так и девочки. Учитывая склонности детей, определяют, кому будет принадлежать земля, кому лодки, кому оружие. Если при жизни отца наследство не было поделено, то оно переходит к старшему сыну, а уж он обязан заботиться о братьях и сестрах...
Прервав свою лекцию, сикере представляет нам лучшего охотника по имени Кериманай. Ему немного лет, но на лице лежит печать нелегкой жизни, а все тело покрыто татуировкой и бесчисленными шрамами. Колдун говорит, что нет такого зверя, которого не добыл бы Кериманай.
— А крокодила? — спрашиваю я.
Кериманай испуганно отшатывается. Оказывается, крокодил — тотемное животное рода, убивать его запрещается, чтобы не навлечь беды на весь род. Потом, сбегав домой, охотник показывает свое оружие — стрелы и копья из бамбука. Впрочем, их главная сила в «омае» — яде вроде сока кураре.
Вполне серьезно охотник медленно рассказывает мне:
— Если ты захочешь у себя дома приготовить омай, то возьми по одной части коры и листьев дерева кураре, острого, почти ядовитого перца, листьев дерева банглай и корней дерева туба...
...Из Мелекета мы возвращались поздно ночью, хотя времени на переход потратили значительно меньше: у заливчика, который днем переходили вброд, нас ожидала лодка. Мы шли по тропе размеренно и скоро. В черном небе висела яркая полная луна. Ее свет делал этот буйный зеленый мир таинственным и торжественным.
М. Домогацких / Фото автора
Поклонись дереву
Говорят, эта птица приносит счастье. Она обладает житейской мудростью и той необходимой мерой условности, которая пробуждает фантазию...
Туловище и голова птицы выточены из тонкослойной сосновой чурки, отсвечивающей янтарем. По бокам с помощью тончайших пластинок-дранок врезаны размашистые крылья. Пышным стрельчатым веером расходится хвост, а головку венчает крошечная корона-хохолок с волнистой золоченой текстурой.
Это резное полумифическое существо живет у меня под потолком, у самого окна. Когда-то птицу, как фамильный тотем-оберег, подвешивали в переднем, красном, углу деревенской горницы, где стоял обеденный стол. На него ставили самовар, и резная чудо-птица, повинуясь токам горячего воздуха, медленно. И торжественно вращалась вокруг оси, излучая добро и покой...
Я верю этим рассказам, верю и тому, что она приносила счастье. Иногда я осторожно дую на хрупкие деревянные перышки, и птица горделиво поворачивается по кругу, наблюдая краешком глаза-сучка, как клубятся тучи у горизонта, накапливая влагу, как проступают сквозь туман неясные, словно парящие в воздухе видения — высотные кварталы Тропарева, шпиль МГУ... А по ночам освещенная фарами случайных машин птица будто замирает на невидимой нитке и смотрит туда, где впервые появилась на свет, — в сторону глухих волошкинских суземий, пересыпанных брусникой и клюквой, туда, где она когда-то качалась на ветру обыкновенной сосновой веткой...