Журнал «Вокруг Света» №02 за 1981 год
Шрифт:
Будто для нее одной раскинулся просторный купол неба, а снизу не один я, а тысячи глаз напряженно следили за отчаянными прыжками. Она нырнула вниз по толстой березе, глянула на меня бусинками глаз — и вот уже мчится, пластаясь, над ветвями. Я скользил по лыжне, а белка шла поверху, легко перемахивая от вершины к вершине. Еле касаясь лапками сучьев, она вытягивалась в воздухе и стремительно летела, как рыжая стрела.
Иногда сновала вверх-вниз — искала запрятанные с осени шишки, орешки, — тормозя на ветвях всеми лапами, и тогда сверху веером сыпался на землю снег. И снова продолжался
Стараясь не потерять ее, я быстрее толкался палками: мелькали навстречу стволы, слезы наворачивались на глаза. А белка уходила по вершинам все дальше и дальше, к известной только ей цели.
Жажда жизни
Проходя не однажды мимо опушки со старой развесистой березой, я стал примечать, что кто-то объедает ее сережки. Притаившись в кустах неподалеку, увидел на березе рябчиков. К вечеру они всегда исчезали — прятались, видно, по сугробам, зима в тот год выдалась снежная. Неожиданно в ночь ударил мороз, и утром я рябчиков на березе не застал. Возвращаясь днем из леса, опять их не заметил, и на душе стало беспокойно за птиц: уж не случилось ли что с ними? Проваливаясь в снег, выбрался к большим сугробам. Могла и лиса напасть на стаю, тотчас бы вытащила сонных птиц из убежища и свернула им шеи. Но на снежной белизне не пестрело ни одного перышка.
Я взобрался на крупный сугроб, хорошо держащий тяжесть человека. Мороз не отпускал, и сугробы, одетые в твердую броню наста, торчали, как купола дотов. Куда же подевались рябчики? Если они ныряли с березы в пушистый снег, то сверху должны остаться круглые следы. Так оно и есть. Я чуть не наступил на смерзшуюся лунку. Присел и начал охотничьим ножом тихонько, слой за слоем, счищать снег...
Постепенно понятнее становилась трагедия происшедшего. Рябчики спокойно нырнули в снег, не ожидая, что вход в их нору затянется за ночь ледяной коркой. Утром они попытались выбраться наружу. Но, пробившись сквозь снежную толщу, наткнулись на лед. Кончался воздух, птицы долбили наст клювом, бились о него всем телом.
Наверху все больше светлело, вздымалось солнце, проникая сквозь тонкую корку наста. Птицы задыхались, рвались вверх. Они ударялись и ударялись о лед, разбивая в кровь головы, но снежная ловушка прочно держала их. Птицам так хотелось вырваться к свету, к солнцу. Птицам так хотелось жить...
Солнце в рябине
Уже на дворе декабрь, а рябина под окном гнется под тяжестью ягод. Почему-то облетели стороной ее перелетные птицы, запасавшиеся силами в дальнюю дорогу. Только выпавший снег прикрыл хлопьями крупные гроздья.
Как-то раз в полдень за окном послышалась возня, шум пошел по садику Я толкнул форточку и ахнул: заснеженная рябина горела как костер. Сверху донизу ее всю облепили снегири — откуда только прознали проныры про мою рябину?
Они аккуратно клевали гроздья, стряхивая снег. Обчистив нижние ветви, неторопливо перепрыгивали выше, важно топорща красную грудь. Старались не обронить ни одной Ягодины, а уж если роняли, то ныряли вниз за ними, рдевшими на снегу.
Объев всю рябину до ягодки, снегири сгрудились у вершины в одно солнышко. Почирикали минутку о чем-то и
Пропали снегири, потускнела рябина, отдав свою красоту.
Застывший миг
Когда на побелевшей земле встречаю первую лыжню, всегда что-то сладко взмывает в душе. И я уже вижу себя на берегу Ягорбы.
...Не решаясь сразу махнуть вниз, топчешься на бугре. В этот сжатый миг жизни вбираешь глазами и синие крылья леса за рекой, и дальнее поле с робко пробивающейся сквозь снег желтизной жнивья, и пустую рощу у церковного косогора с разбойными папахами вороньих гнезд. Смотришь жадно, словно напоследок не можешь насмотреться на близкие тебе места...
Скрипнули сыромятные ремни на валенках, тихо сдвинулись лыжи. Никогда потом не помнишь — то ли злое самолюбие подтолкнуло, стыд перед другими, то ли сам набрался храбрости — оттолкнулся палками. Шаркнули лыжи по склону в последний раз, и ты летишь с обрывистого берега, ничего не замечая и не слыша. Сжимаешься в комок, чтоб не сбила стена морозного воздуха, падает вниз сердце, и щемящая пустота заполняет грудь. Еще не успевает охватить всего чувство радости, что ты взлетел, как лед Ягорбы стремительно прыгает навстречу и бьет по ногам, пригибая вниз. Делаешь крутой поворот, лихо выпуская за собой шлейф снега, и на душе так же лихо и беззаботно.
Но до сих пор стоит в груди холодок страха перед спуском...
На снежном дне
Мне не случалось бывать в этой глубокой ложбине — лес завел сюда незаметно. Смахнув подушку снега с поваленной осины, я присел и одним взглядом окинул огромную, совсем круглую впадину. Лес ворсистым ковром выползал из нее на холмы и, топорщась на вершинах белыми пиками елей, заполнял весь горизонт. Сверху впадина была накрыта опаловой крышкой неба.
Днями был снегопад, вчера морозило, а в ночь потеплело. Деревья тянули над головой гнущиеся под снегом ветви, мохнатые от инея сучья торчали, как кораллы.
Стояла полная тишина раннего утра. В глухом безмолвии кораллового леса казалось, что ты погрузился в пучину вод. Бесшумно плыли, как морские звезды, огромные снежинки. Юркие синички, молчаливые поутру, ныряли в пушистый снег, будто рыбки играли около дна.
С далекой вышины скользнул неожиданный луч солнца, пробив опаловый небосвод, как океанскую толщу вод. Нестерпимым светом засияли снега, но тут же налетел ветер и погасил луч, подняв снежную метель. И стих так же внезапно.
Покой, полный покой. Даже не слышен реактивный свист самолета, стрелой уходящего в невидимую высь.
Сосна на граните
Несколько суток шел липкий снег. Палатка, спальный мешок, штормовка — все было тяжелым от влаги и тянуло к земле, словно кирпичи, а лыжи висели на ногах как пудовые гири. Шел вяло, на привалах молча валился прямо на снег, даже забывал бросить охапку елового лапника.
Очередную остановку устроил около скального выхода, прорвавшего моховую подушку земли. Не снимая рюкзака с плеч, прислонился к шершавому граниту в ледяных потеках. Над головой поднималась тонкая сосенка.