Журнал «Вокруг Света» №02 за 1991 год

Журнал Вокруг Света

Себе лично он ничего не искал, сам жесток не был, и в бедах белой Сибири его можно винить лишь в плане его политической близорукости, в желании отложить гражданские проблемы вплоть до военной победы над красными. Трехтысячный царский генералитет разделился тогда на три примерно равные группы: треть служила белым, треть красным, треть уклонилась. Колчак сперва уклонился — поступил на британскую службу, но был вскоре направлен в Сибирь; до августа 1919 года даже его охраной служил батальон англичан. Винить при этом Колчака в про-английской политике нелепо, скорее виноваты английские лидеры, которые помогли ему в ноябре 1918 года взять, кроме военного командования, гражданскую власть, ему непосильную.

Сибирь, когда Колчак приехал туда в сентябре 1918-го, была под властью атаманов — самовластных военачальников.

Колчак объявил их своими генералами, не сделав попытки на деле подчинить себе, и этим погубил дело: их отказ выполнять боевые приказы свел на нет ранние успехи колчаковских регулярных войск, их самоуправство разрушило тыл, их грабежи и зверства породили море мятежей. В тылу красных тоже полыхали мятежи, но большевики всюду начинали с организации тыла (пусть и жестокой, но целенаправленной), тогда как белые вожди наивно полагали, что «тыл подождет».

Если захотеть, Колчака можно выставить и правым, и левым, и каким угодно. Достаточно приписать ему атаманские зверства или возврат уральскими помещиками своих земель — и портрет злодея готов. А можно наоборот — вспомнить про многопартийные выборы в городские думы Сибири, про высланных за границу (а не расстрелянных) эсеровских вождей (хотя ненавидел их адмирал больше, чем большевиков, у которых ценил государственное начало). Провозгласив отказ от всякой партийности, Колчак симпатизировал все-таки скорее кадетской программе, за что монархисты ненавидели его и пытались сбросить. Печать, профсоюзы, самоуправление, заводы, пашни жили при Колчаке все же лучше, чем у Деникина или у большевиков. Для правых он был чуть ли не Керенским, а у нас его выдают за монархиста. Он хотел, войдя в Москву, созвать Земский собор, но одобрял разгон большевиками Учредительного собрания, а бюрократию развел в Омске такую российскую, что вызвал ярость у союзников и у своих либералов. Почему так? Да потому, думаю, что остался «вспыльчивым идеалистом, полярным мечтателем и жизненным младенцем» — так аттестовал его омский военный министр барон Будберг.

А ведь Колчак был умен, деловит, честен и храбр. Перед ним отворялись двери и расступались льды. Потому и жаль, что на мысу Преображенском нет памятника — больше его поставить негде. В любом другом месте памятник у кого-то вызовет радость, у кого-то бешенство, у кого-то иронию. И все будут по-своему правы.

А что же дальше? — спросит читатель. Как мог такой человек стать верховным правителем в Омске, ставленником Англии, известным как палач сибирских тружеников? Четкого ответа у меня нет — образ Колчака действительно раздваивается. Однако именно изнанка ледовой эпопеи, чуть приоткрытая выше, намечает между ними связь.

Без полярной молодости понять адмирала нельзя, а она фальсифицирована. Не будем винить тогдашних авторов — вспомним, что Колчаковна (так почтительно называли А. В. Тимирёву ее невольные лагерные подруги) до старости, до хрущевской поры промыкалась по тюрьмам и лагерям, что экспедиция, посетившая остров Беннетта в 1937 году, исчезла в ежовских лагерях почти вся, что отсидел 10 лет и Виттенбург. Скорее удивительно, что тот, кто очень хотел, находил способ помянуть одиозное имя, и я смог написать в 70-е годы очерк о Колчаке, хотя, работая тогда в биологическом институте, подумать не мог о спецхране или архиве. Доступного материала оказалось невпроворот, правда, собирать пришлось по крохам. Так что незнание нами своей истории нельзя оправдать одними внешними препонами.

Недавно архивист С. Дроков издал статью о Колчаке-полярнике («Северные просторы», 1989, № 6), где привел цитату, говорящую об отношении того в 1900 году к конфликту на «Заре»: «Я считаю, что начальником должен быть просто образованный человек, ясно и определенно сознающий задачи и цели предприятия, а будет ли он специалистом по геологии, не имеющей никакого отношения к ходу самого дела,— это не имеет значения. Для начальника (...) прежде всего необходимо быть моряком...» Симпатии, как видим, офицерские, самоуверенность адмиральская, но пошел ведь спасать геолога, а позже написал книгу «Лед Сибирского и Карского морей». Кстати, на месте Сибирского хотел

видеть он два моря — Лаптевых и Юкагирское, в память отважных полярников и уходившего в прошлое народа.

«Морской сборник», когда-то печатавший Колчака («Какой России нужен флот?», 1908, № 6, 7), теперь (1990, № 9, 10) поместил выдержки из его дневника, написанного в форме писем к Тимирёвой. (Таким же по форме был дневник Толля.) Тут все — мудрость и наивность, наслаждение процессом войны и сентиментальность, безнадежность и вера в свою звезду.

Его любимый романс был «Гори, гори, моя звезда».

Умру ли я — ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда —

вот тут адмирал не ошибся: «звезда волшебная» сияла над его текучей (ни камня, ни креста) могилой 55 лет без недели. Ровно столько жила и помнила Анна Васильевна. В июле 1969 года в Киеве она записала в дневник:

Но если я еще жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

(«Знамя», 1990, № 10.) Умерла она в Москве восьмидесяти лет от роду. Я решил, что теперь гражданские историки вынут из столов что-то большее, чем могу я, историк науки. Однако пока дело движется слабо и в основном — не историками. Вроде бы стали доступнее архивы, но на двух архивных выставках (ВДНХ, 1988 и 1990) революционный раздел поразил меня пустыми стендами и тщательно замазанными ссылками на фонды ЦГАОР. То есть одни хотят показать, другие в последний момент не дают. В таких условиях и мои очерки могут быть полезны — не только как новая точка зрения, но и просто как информация. Надеюсь, она привлечет внимание ищущих и к адмиралу, и к лейтенанту, и к острову, еще не все тайны раскрывшему. А пока мне рассказали, что в 1988 году отряд геодезистов пустил там на дрова остатки избушки Толля.

Ю. Чайковский

Новоорлеанские истории. Часть II

Окончание. Начало в № 1/91.

Ч то-то зловещее есть в самом воздухе Нового Орлеана. Где-нибудь, скажем, в Торонто, необыкновенное явление сочли бы случайностью или иллюзией. Но в душном воздухе, в смутных тенях новоорлеанской ночи то же явление будет несомненным свидетельством иррациональной сущности природы...

В 1918 году убийца с топором держал в страхе городской район Кэрролтон. Этот малый имел наглость написать в местную газету, что пощадит лишь тех, у кого в доме будет играть джаз. Странно, что никто не заподозрил местный профсоюз музыкантов. Вскоре убийцы и след простыл, но память о нем жива.

Способность новоорлеанцев окружать себя призраками, порожденными их воображением, удивительна. Вспомнить хоть «Фиолетовую леди» с кладбища Сент-Рок. Несколько лет назад эта изысканная дама села в такси у ворот кладбища и назвала водителю адрес. Но когда он доехал до места, «Фиолетовой леди» в машине не было. Когда же таксист попытался получить по счетчику с людей, живших в этом доме, ему ответили, что дама эта уже несколько лет как умерла. Тем не менее она вновь и вновь, по рассказам очевидцев, появляется в этих местах, пугая ночные патрули. Или «Человек в белом халате». Это куда более жуткая фигура. Старые люди уверяли автора этих строк, что «Человек в белом халате» прячется по ночам в кустах, поджидая свои жертвы. Он убивает людей и похищает их трупы. Кто же этот человек в халате? Похож он, конечно, на студента-медика, ведь всем известно, что студенты режут трупы в анатомичке. Но мало кто знает — и уж конечно, не те, кто придумал «Человека в халате»,— откуда эти трупы берутся. Время от времени медики объясняют в печати сложный юридический процесс приобретения трупов для анатомирования. Но для известной части населения все их объяснения — сущая ерунда. Кто-кто, а уж они-то знают, что по городу бродит «Человек в белом халате». А не видит его никто потому, что он хорошо прячется, разбойник.