Журнал «Вокруг Света» №04 за 2004 год
Шрифт:
— А где остальные поставили машины?
— Месье Алонсо знает мои порядки. Он, очевидно, оставил свой автомобиль где-то поблизости. — И он вернулся в дом к гостю.
Пристраивая мотоцикл на дорожке и следуя за дядей в дом, Луи злился на такое отношение к жалкому кусочку частной собственности. Через несколько минут прибыл мистер Батлер, а за ним месье Арриго. Когда гости с коктейлями, кроме Луи, предпочитавшего кока-колу со льдом, расселись, месье Рене приготовился объяснить гостям цель этого странного собрания. Его племянник Луи был длинноволос и носил черный кожаный костюм, своеобразную униформу всех мотоциклистов. Он сидел, держа в руках блестящий белый шлем, как будто собирался
— Можно поинтересоваться, как продвигается автобиография?— спросил он.
— Идеальный вопрос для начала беседы, — выпалил месье Рене, как будто он горел желанием поделиться информацией, но не знал, с чего начать. — Я забросил ее.
— Не может быть, — недоверчиво сказал Луи. — Я уж думал, эта девушка навечно здесь обосновалась.
— Эту молодую особу прислал издатель, чтобы она облекала мои слова в приемлемую литературную форму, — сухо заметил месье Рене.
— Да, но она не дурнушка, и желание извлекать из диктовки удовольствие мне показалось бы вполне естественным.
— Твоей тетки не стало совсем недавно, а ты уже говоришь такие вещи, — раздраженно перебил месье Рене племянника, который только пожал плечами, как обиженный ребенок.
Напоминание об этой тяжелой утрате вызвало у присутствующих ощущение неловкости. Гости вперились в свои коктейли и застыли без движения.
Месье Рене сам нарушил молчание.
— Тот факт, что я прогнал молодую леди, не связан ни с ее компетенцией, ни с выбором издательства. По правде говоря, она делала все, что могла, и, даже принадлежа к другому поколению, изо всех сил старалась понять, что мною двигало. В действительности я подумал...
Гости переглянулись. Раздумья всегда были плохим признаком, особенно в такой профессии, где чрезмерная задумчивость служит, скорее, помехой. Месье Рене с проницательным выражением оглядел их лица.
— У всех вас есть в запасе блестящие анекдоты из разных областей нашей профессии. Блестящие и опасные анекдоты.
— Для кого опасные? — спросил месье Арриго.
— К этому я и веду. За каждого из вас можно написать автобиографию, так же как и за меня. Может быть, я удостоился этой...этой чести только благодаря занимаемой мною высокой должности постоянного президента Международного братства консьержей и портье.
Он сделал паузу, чтобы услышать подтверждение своему заявлению. Все промолчали, и он мрачно продолжал:
— Когда я думаю о тех секретах, что были известны вам, месье Алонсо, но умерли в вас без всякой пользы, в традициях нашего ремесла, я поражаюсь такой расточительности.
— Расточительности? — Подобного поворота месье Алонсо ждал меньше всего.
— А у вас, месье Арриго, пока клиенты беседуют, изучая меню, а ваши подчиненные их обслуживают, пропадает зазря богатейший источник разрозненных сведений, собрав которые воедино получишь узорчатое полотно истории наших дней.
— Если вдуматься, это так, — согласился месье Арриго.
— Я повторюсь, какая расточительность! А у вас, мистер
— Для меня всегда было делом принципа все найденное в костюмах, предназначенных для глажки: мелочь, отдельные номера телефонов, записки — складывать, не разбираясь, в пластиковый конверт и возвращать владельцу.
— Нужно ли повторять, какая расточительность! — Глаза месье Рене блестели.
Мистер Батлер был озадачен.
— Если я правильно понял, вы, месье Рене, выступаете против одного из основополагающих законов нашей профессии, который и делает ее уникальной в нашем мире постоянно меняющихся ценностей. Я говорю о доверии. Пользоваться доверием, иметь репутацию человека, которому можно доверять, — для меня нет ничего важнее. И теперь, после долгих лет служения идеалу, вы просите меня предать мою веру?
— И каково вознаграждение за вашу веру? — сердито спросил месье Рене.
— Моральное удовлетворение.
— Чаевые! — Месье Рене был безжалостен.
— И то, и другое, — уступил мистер Батлер.
— Чаевые знакомы нам всем. Удовлетворение зависит от конкретного человека. Чаевые мы по традиции складываем в общий котел. К этому я относился так же педантично, как любой другой. Даже когда какой-нибудь восточный монарх, лишенный своим происхождением понимания ценности денег, задыхаясь, сует мне тысячи долларов за пару доставленных ему услужливых проституток, я кладу эти деньги в общий котел. Таков закон нашей профессии, и я чту его. Но какого рода удовлетворение может вызвать у меня его щедрость? Внутренний жар оттого, что пара бесстыжих девок выделывала унизительные штуки, чтобы довести до экстаза Его Высочество? И все благодаря мне?
— Они сами выбрали свою профессию, — возразил слабым голосом мистер Батлер. — Это их право, вы им сделали добро. Если он мог позволить себе сунуть тысячу вам, они, вероятно, нашли на своей подушке еще больше.
— Поверьте мне. Их использовали только как женщин. Хуже. Как самок. А я, мужчина, был их сообщником, безмолвным заговорщиком. Может ли такая роль принести мне удовлетворение?
Все молчали.
— Вы видите, друзья, Библия права по крайней мере в одном. Семьдесят лет нам отпущено. А потом идет подаренное время. То, что казалось само собой разумеющимся, вдруг начинает вызывать вопросы. В каком-то смысле происходит перерождение. Только на днях я проходил мимо здания суда, предназначено оно для тех несчастных дураков, которые попались. Вся эта массивная структура и все знания, стоящие за ней, никогда не использовались для тех, кто по-настоящему виновен. Акулы и киты промышленности и международных махинаций плещутся в открытом море, а в сети попадается одна мелкая рыбешка. А кто дает хорошие чаевые, мистер Батлер, мелкая рыбешка? Нет, дорогой друг, акулы и киты, которых никогда не ловят, а мы с вами — их сообщники, потому что это они могут позволить себе останавливаться в лучших отелях. Можем ли мы гордиться этим?
Месье Арриго засмеялся, но как-то нервно.
— Не значит ли это, что великий месье Рене, защитник всего консервативного, заделался вдруг революционером?
— Если революционер, по-вашему, это тот, кто, проанализировав все, что считал в жизни правильным, увидел, что на самом деле оно далеко от правды, то я — революционер.
Луи пристроил свой шлем на коленях и зааплодировал.
— Ты слишком молод, чтобы это понять.
— Зачем же тогда вы меня пригласили? — Луи был обижен.