Журнал «Вокруг Света» №05 за 2007 год

Журнал Вокруг Света

На фото — один из зулусских «генералов», успешно сражавшийся против англичан, а затем перешедший на их сторону

«Отцы», «дети» и Ливингстон

В отношении к «малым сим», «младшим братьям», «неразумным язычникам» — как только не называли имперские философы жителей покоренных Британией стран — колонизаторы прошли два больших этапа. Оба они оставили неизгладимый след в становлении империи. Осваивая свои первые «коммуникационные линии» и торговые фактории, отбивая маленькие клочки суши у голландцев, французов и испанцев или захватывая еще пустующие, британские переселенцы старались минимально соприкасаться с туземцами. Благо, селились англичане поначалу на землях довольно безлюдных. В той же Новой Англии. Никто из них не думал о включении аборигенов в будущее общество Блага, выстраиваемое ими столь кропотливо, и вопрос о том, куда аборигены денутся, когда общество построится, зловеще повисал в воздухе. В общем, отношение к местным жителям до Ливингстона сводилось к нескольким вариантам. Их либо гнали прочь, либо подвергали насилию без «церемоний», несмотря даже на «врожденную» склонность англичан к формальной законности, либо (там, где имелась хоть какая-то старая административная традиция, например, в Индии) подходили к вопросу колонизации с «церемониями» в виде жесткого налогообложения, либо — там, где уж совсем нечем было поживиться от аборигенов, — способствовали их вымиранию (на Тасмании эта стратегия

увенчалась полным успехом). Но вот примерно с середины XIX века в силу вступает другая традиция, связанная тоже с «врожденным» английским качеством. Это — традиция научного поиска, склонности ко всякого рода изучению, к просветительству и моральному учительству (вспомним, что и Дарвин , и Уоллес, и автор «Утопии» Томас Мор были британцами). Повзрослевшая и оперившаяся империя мечтала не совсем о том, о чем ее рядовые «солдаты»-колонисты. Она, в лице своих философов, миссионеров, полководцев и прочих командоров, жаждала не просто власти над миром, но и его спасения, облегчения его участи. Со временем можно будет прекратить эксплуатацию дикарей, полагала она, но это время наступит только тогда, когда их традиционный образ жизни, культуры и веры забудется и заменится на британский. И в особенности все это касалось Африки — «сплошного черного хаоса», как выразился один священник, предшественник Ливингстона. Итак, «вчера он был пограничный вор, сегодня — наш друг, солдат», способный «хлеб королевы есть, и помнить, кто ей враг». Так описал Киплинг переход от «презрения и забвения» дикарей до «дружбы и перевоспитания» их. Доктор Ливингстон в течение 30 лет своей активной деятельности в Африке был иногда вольным, иногда невольным, иногда искренним, иногда лукавым, но самым выдающимся проводником этой политики. Он страстно популяризировал имперские идеи среди негров, которые почитали «Великого Льва» и доверяли ему. Тот, в свою очередь, был привязан к своим чернокожим друзьям и постоянно сознавал долг перед ними. Он каждый вечер показывал им фотографии-дагерротипы в своем «волшебном фонаре». В Луанде водил своих макололо (так называлось племя) на военные корабли Ее Величества, чтобы все могли видеть, какой почет и уважение ему оказывают сами белые. Миссионер навязчиво повторял перед всякой туземной аудиторией, какая попадалась на его пути: я, мол, англичанин, не португалец, не бур, не араб, я добр и справедлив. Так оно в его случае и было, но все же… Все же, когда у него однажды, в Первом путешествии, возникла нужда в поддержке португальского конвоя, он закрыл глаза на то, что в него входили работорговцы, и запретил своим макололо роптать. Великий враг рабства доктор Ливингстон несколько месяцев ехал на коне или воле, а вслед за ним двигалась колонна закованных в кандалы черных девушек — это святая правда. И еще потом благодарил «любезных господ помбейруш» (странствующих торговцев) за помощь в пути.

Преобразователь

Географическое общество наградило скромного героя золотой медалью и 25 гинеями в придачу еще до его прибытия к родным берегам (он отплыл на большом военном корабле с острова Маврикий , взяв с собой в качестве «приятного сюрприза» одного негра, но тот при виде безбрежного океана сошел с ума и выбросился за борт). В салонах и пабах только и разговоров было, что об африканских делах.

Шотландец мог быть доволен: ему удалось пробудить настоящий интерес к делу, которому он отдавал все силы. По привычке, не выходя из ритма методичного ежедневного труда, он вставал в шесть утра и усаживался за сведение своих записок в книгу — даже в родной Блантайр не поехал, пока не закончил ее. И вскоре появился бестселлер «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке», который, несмотря на заломленную издателем высокую цену, разошелся моментально (на вырученные деньги в ходе Второй экспедиции автор смог купить пароход). Последовали чествования в Географическом обществе, правительственные приемы, приглашения читать лекции. Ливингстону даже присвоили звание почтенного доктора Оксфордского университета. Сознавая и используя новизну своего положения, миссионер принялся настойчиво и во всех сферах общества пропагандировать свои идеи: единственная возможность вывести Африку из состояния вечной войны, грабежа и похищения людей — это управлять ею, что означает — колонизовать. Даже знаменитые южноафриканские лихорадки, коими он сам много раз болел, этот пламенный человек не считал преградой для расселения британцев на Черном материке. С ними можно прекрасно бороться физическим трудом и движением на свежем воздухе! Ну, а на случай, если кто-то все же заболеет, он изобрел особые пилюли из хлористой ртути, ревеня и хинина. Новые поселенцы, вместе с туземцами станут разбивать правильные хлопковые поля. Воду очистят от инфекций. Работорговля — прекратится. Со временем можно будет подумать и о прокладке железной дороги.

Все это немедленно возымело действие. Героя приняла сама королева. «Теперь я смогу рассказать своим друзьям, что говорил с вождем своего племени», — сказал ей исследователь. После чего премьер-министр лорд Палмерстон обсудил с ним детали. В феврале 1858-го последовал декрет, подписанный секретарем МИДа лордом Кларендоном: доктор Давид Ливингстон назначается консулом Великобритании в Португальской Восточной Африке (со штаб-квартирой в Келимане). Ему же даются полномочия руководителя всех научно-разведывательных экспедиций в этом районе с правом привлечь любых специалистов, находящихся на службе Ее Величества. 10 марта он отплыл на свою вторую родину, увозя с собой когорту помощников, а также жену и младшего сына… Увы, как сказал Оскар Уайльд , когда боги хотят наказать нас, они отвечают на наши молитвы. Ливингстону удалось проникнуть на неизвестные ранее земли бассейна средней Замбези, куда он так стремился. Его этнографические и географические предположения подтвердились. Эти земли оказались заселены гуще и одарены природой богаче, чем все до тех пор виденные им на материке. Но экспедиция с самого начала пошла не так, как было задумано. На сей раз высшие силы отчего-то противодействовали доктору. Попадая в малейшее волнение на реке, по которой партия поднималась в глубь континента, судно «Ма-Роберт» (этим странным именем кафры называли миссис Ливингстон, имея в виду «мать Роберта», ее первенца) постоянно теряло ход и плохо поддавалось управлению. В расчеты необходимого для путешествия провианта закралась ошибка. Тридцать членов экспедиции погибли от оспы, еще тринадцать были убиты при переходе через территории, где велись военные действия. С момента приезда Ливингстона на Замбези 15 мая и до начала сентября в тех краях стояла страшная засуха...

В общем, хотя англичане открыли великое озеро Ньяса (ныне — Малави), им пришлось, так и не основав миссии и не разметив в долинах места для будущих европейских городов (они остались только на картах Ливингстона), вернуться в исходный пункт на побережье Индийского океана. Но главное — именно во Второй экспедиции сделалось заметным обстоятельство, в полной мере проявившееся в последней, Третьей. То ли под ударами судьбы, а может быть, просто с возрастом (ему перевалило за 50) знаменитые «ливингстоновские» качества, ставшие в Англии нарицательными, гипертрофировались и превратились в мучительные для окружающих свойства характера. Упорство оборачивалось безрассудством, кальвинистский стоицизм — лицемерным пренебрежением к чужим страданиям, бескомпромиссность — вздорностью, а любовь к дисциплине — самодурством. Еще в начале путешествия — в Англии, вспылив, он удалил с «Ма-Роберт» капитана, назначенного правительством, и сам стал командовать судном, хотя не имел ни малейшего опыта. Или — другой пример. Как, вы думаете, он «отреагировал» на уже знакомый ему водопад Виктория? С досадой махнул рукой, словно бы желал отогнать водопад, и пробормотал: «Он должен был быть гораздо дальше…» Но главное — со своими подчиненными этот привыкший к одиночным путешествиям анахорет ссорился и рвал отношения: с братьями-миссионерами, братьями-учеными, братьями-докторами и даже родным братом Чарлзом. Так, доктор Керк 26 лет от роду (чуть больше было самому Ливингстону, когда он впервые попал в Африку) писал в дневнике, что «характер патрона имеет свои минусы», и даже, что учитель превратился в мучителя. В общем, экспедиция обернулась неудачей, хотя в своей новой книге («Отчет о путешествии по Замбези», 1865) Ливингстон утверждает обратное.

2 февраля 1863 года он получил официальный приказ вернуться. Расставшись с казенным имуществом и теми спутниками, которые пожелали вернуться домой, а пожелали почти все, Ливингстон, тем не менее, продолжил работу на выкупленном за собственные деньги пароходе «Леди Ньяса». Но вскоре и эти средства кончились...

1896

год, Мозамбикские рабы через 23 года после смерти Ливингстона — перед отправкой на Занзибар

Конец «африканского холокоста»

С глубокого Средневековья государства Черного континента, захватывая пленников, обращали их в невольников тысячами, чтобы оставить себе или продать другим. Они устраивали, на манер американских майя или ацтеков, даже специальные войны с целью пополнения живых запасов. Так что, когда в IX веке к «бизнесу» подключились арабы, а в XV — португальцы, им не пришлось ничего особенно перестраивать. Эта сверхприбыльная коммерция процветала вокруг Африки в течение долгих веков. По подсчетам современных африканских историков, раса потеряла около 40% потенциального генофонда. В страны Ближнего и Среднего Востока отправились 17 миллионов рабов, позже в Новый Свет — от 12 до 20 миллионов. На пике спроса взрослый черный мужчина, к примеру, на Барбадосе стоил 50 фунтов стерлингов — сумма, на которую в XVIII столетии можно было безбедно жить год. В каждом рейсе погибало от 10 до 30% рабов. Экономическая схема валовой мировой работорговли работала четко и приносила прибыль, от которой финансовая система Европы не могла отказаться. Из родных европейских портов капитаны выходили, запасшись золотом, серебром, разными промышленными товарами; у берегов Сенегамбии, Гвинеи, Бенина, Конго, Анголы, Мозамбика все это выменивалось на плененных людей (которых во многих случаях продавали их же собственные вожди и соплеменники!). Самые отчаянные, конечно, просто брали на борт вооруженные отряды, которые сами захватывали пленных. В Бразилии и на Карибах, в южных штатах США (а ранее — в испанской и французской Луизиане) за них выручались деньги, пряности и тому подобное. И обратно — в Европу… Нехитрый «треугольник» в лучшие времена приносил тысячекратные прибыли, однако ко второй четверти XIX столетия дела пошли хуже. Начинающаяся индустриальная революция грозила выбить из рабства торговую основу, а главное — давно устоявшуюся моральную. В конце концов, «ужасную торговлю живыми душами» проклял в специальной булле даже папа Григорий XVI, и многие державы тоже поспешили осудить это явление. Тогда — на словах. А в 1833—1834 годах наступил решающий политический перелом. В Акте об отмене рабства на территории Британской империи и сопутствующих ему международных соглашениях провозглашалось не только освобождение невольников всех цветов кожи, но и режим постоянного патрулирования африканских берегов военными кораблями Англии и Франции с целью пресечения работорговых рейсов. Именно к этому периоду относятся протесты Ливингстона, который ясно видел: введенные нормы не соблюдаются. Если в Атлантике блокада оказалась еще сколько-нибудь эффективной, то в Индийском океане, где неофициальный статус невольничьей «столицы» закрепился за Занзибаром (здесь между 1830 и 1870 годами, как считается, продали еще 600 тысяч человек), она и вовсе представлялась эфемерной.

«Икар». Эпилог

Он снова оказался в Англии в 1864 году. На пристани и потом на вокзале Лондона журналистов собралось совсем немного. Пышных мероприятий и приглашений теперь тоже не было. Впрочем, провинциальные политики из глубинки (особенно шотландской), желавшие пройти в парламент, по-прежнему приглашали легендарного доктора выступать на своих избирательных собраниях. Он почти никому не отказывал, но по всему его поведению угадывалось: свои дела на родине миссионер «сворачивает». В апреле 1865 года Ливингстон в последний раз отредактировал все написанные сочинения — для спокойной работы один из старых африканских знакомых предоставил ему и его любимой дочери Агнес свой замок. Добился (именно, добился, по собственной инициативе) еще одного, последнего поручения от Географического общества. Причем само содержание этого поручения говорило о том, что почтенные ученые хотят просто отделаться от назойливого путешественника: исследовать пространство между северной оконечностью озера Ньяса и южной — озера Танганьика, чтобы выяснить вопрос о водоразделе Конго, Замбези и Нила. Для географии, казалось бы, дело важнейшее, но в тот практический век даже научные общества не занимались почти ничем «бесполезным». Правительство действовало и вовсе оскорбительно: ограничилось подтверждением консульского ранга Ливингстона, но уже без жалованья.

1871 год. Американский репортер Генри Мортон Стэнли со своим чернокожим слугой

Он заручился обещанием друзей позаботиться о его детях, написал завещание и в августе 1865-го отправился через Занзибар на реку Рувуму (сейчас вдоль нее на значительном протяжении проходит граница между Танзанией и Мозамбиком), далее вперед, за зеленый покров девственного леса. Лавируя, «словно корабль на ветру» (собственное выражение Ливингстона), между Ньясой и Танганьикой, Луалабой (верхнее течение реки Конго), ее притоком Луапулой и другими водными потоками, которыми так изрезана Восточная Африка, занимался тем, чем и всегда, и вел себя так же, как и всегда: освобождал рабов, картографировал, молился. При этом чувствовал, что слабеет. К началу 1870-х он уже не мог ни идти, ни ехать верхом. Путники несли его до Уджиджи на озере Танганьика, последней большой «штаб-квартиры» миссионера, где ожидалось пополнение запасов… И где вместо запасов явился араб, не скрывавший, что все разворовал. Ливингстон отказался его наказывать («Был бы я араб, тебе бы отрубили руки. Но я — не араб»), безропотно уповая на Бога. И Бог посылает ему «доброго самаритянина», легендарного Генри Мортона Стэнли, впоследствии лорда, а ныне абмициозного репортера «Нью-Йорк Гералд», которому поручили найти великого англичанина в дебрях Африки. Именно исторической встрече двух исследователей мы обязаны самым известным «анекдотом», связанным с Ливингстоном: увидев его, окруженного толпой негров, корреспондент вежливо приподнял кепи: «Доктор Ливингстон, я полагаю?..» Стэнли предлагает легендарному доктору последнюю возможность возвращения в родную цивилизацию — «Нет, моя работа еще не закончена, и она — здесь». Наконец — последние неразборчивые кляксы в удаленной от мира хижине в деревне Читамбо… Сердце Давида Ливингстона было извлечено из бездыханного тела и зарыто безутешными макололо где-то под деревом на берегу озера Бангвеулу. А тело, просоленное и просушенное для лучшей сохранности, они не менее девяти месяцев тащили на себе к побережью, откуда оно было переправлено в Англию и упокоилось в Вестминстерском аббатстве, где, как известно, принято хоронить самых выдающихся сынов нации.

Эндрю Хэй, Николай Лещ

Читайте также на сайте «Вокруг Света»:

Сан-Сити или Поиски затерянных городов

За семь дней к мысу Горн

Южная Америка и вся обитаемая земля на юге оканчивается скалистым мысом Горн, о который день и ночь разбиваются волны двух океанов, гонимые течением западных ветров. Ничего особенного нет в этом голом, изъеденном солью утесе, но это одна из тех точек на карте, которые в эпоху Великих географических открытий становились заветной целью для первопроходцев, а по мере исчезновения белых пятен с карты мира — напоминанием о вечном стремлении человека расширить представления о пределах ойкумены. Если уж не общечеловеческие, то хотя бы свои собственные.

Географическая книга нашей планеты закрыта — на Земле нечего открывать. Остается только побивать временные рекорды вроде: не просто «вокруг света», а «вокруг света за 80 дней». Цель же нашего путешествия в одну из самых далеких от России стран — Чили — можно сформулировать как название приключенческой книги: «За семь дней к мысу Горн». Правда, кроме такого спортивного интереса есть у нас еще один — к печально знаменитому своими кораблекрушениями мысу обычно стремятся добраться по морю. Обогнув мыс, желающие могут получить специальный сертификат, но нам он не нужен. Мы хотим попасть к мысу по суше, что фактически означает почти 4 000 километров пути, не считая, конечно, перелета в Америку. От столицы — Сантьяго-де-Чили — все время на юг, сначала по предгорьям Анд и плодородным равнинам Центрального плато, мимо дремлющих и действующих вулканов и моренных (ледникового происхождения) озер. Сквозь влажные вечнозеленые леса Араукании, минуя спускающиеся к самому Тихому океану вековые ледники и субарктические пампы Патагонии, по фьордам архипелага Огненная Земля к самому краю нашей суши, за которым только пролив Дрейка и непригодная для жизни Антарктида. Четыре тысячи километров — это, конечно, не двадцать тысяч лье, но в том, что этот путь будет битком набит непредвиденными поворотами, вполне годными для романа, можно не сомневаться.