Журнал «Вокруг Света» №06 за 1995 год
Шрифт:
Я показал на миску и вопросительно взглянул на стряхнувшего дрему хозяина.
— Хумус, — произнес он, как нечто само собой разумеющееся.
— Хумус? — с видом знатока протянул я, но этот вид не обманул хозяина.
— У-у-у! — пропел он, закатив глаза и покачивая головой.
Облик его излучал блаженство. Английских слов ему не хватало.
— О-о-о!
Уже этого было бы достаточно, чтобы я остановился на этом блюде, даже не зная, что это и с чем его едят. (Понимать буквально.) Но я, по счастью, слышал об этом дивном блюде. Хумус — знаменитое по всему Ближнему Востоку блюдо из разваренного протертого гороха с сезамом. (Помните: «Сим-сим, открой дверь». Это
Немедленно я возжелал хумусу, но на всякий случай еще раз осведомился: он ли это? И, получив утвердительный ответ, возжелал его еще больше и не стал противиться своим желаниям. Кстати, удовлетворение их умещалось в пределах моих финансовых возможностей, и я мог позволить себе взять еще кофе и стакан минеральной воды — всего семь фунтов с полтиной или чуть больше двух долларов.
Хозяин удалился и вернулся с тарелкой хумуса, оливками и перцем. Еще он принес сероватую, очень вкусную лепешку и воду. Я оторвал кусок лепешки, сложил его совочком, зачерпнул кашицы и ловко подцепил маслину. Блюдо отдавало чуть-чуть лобио, чуть-чуть халвой (но не сладкой), но в целом вкус его напоминал, очевидно, хумус — по крайней мере, теперь я его ни с чем не спутаю.
Единственно, что меня смущало — количество: неглубокая тарелка, дно которой — на первый взгляд — лишь вымазано хумусом. Мне пришлось приятно разочароваться: еще и лепешка не вся была съедена, и дно тарелки не заблистало еще от моего прилежного труда, а я уже чувствовал себя сытым. Сытым, но легким и готовым к работе, приведшей меня в Хургаду и звавшей дальше в долину Нила. Совершенно удовлетворенный, я выпил крошечную чашечку крепкого кофе и любезно распрощался с хозяином. Впредь, если мне нужно было утолить голод, я искал хумус. Его же я всегда щедро накладывал себе за утренним и вечерним шведским столом. Все-таки он был арабским, этот шведский стол, и хумус на нем не переводился. Только за неделю я насчитал шесть разных хумусов, и каждый из них вкушать было приятно.
О хумусе я впервые прочитал в книге руководителя нашей группы Григория Евгеньевича Темкина. Прекрасный знаток Арабского Востока, Григорий Евгеньевич не единожды сиживал за здешними столами и как-то в доме араба-инженера насчитал на одном обеде сорок разных видов хумуса — один лучше другого.
Поэтому первый совет, которым я хотел бы поделиться с читателем, таков: если в Египте вы проголодались — остановитесь, поведите глазами и носом и обязательно отыщете харчевню. Спросите там хумус. Нет арабской забегаловки, где не готовили бы хумус. Таким образом, вы насладитесь местным колоритом (а колорит страны, согласитесь, всегда связан с тем, что в ней едят). Во-вторых, это будет не только вкусно, но и сытно. Только не забудьте взять лепешку. И, в-третьих, это очень недорого.
Но десять раз скажи «халва» — во рту сладко не станет! Я хочу сообщить вам рецепт хумуса, который каждый может сделать по своему вкусу и разумению. Этот рецепт я записал со слов уважаемого Гамаля Абд-эль-Кадыра, повара гостиницы «Эль-Гуна» в Хургаде.
Возьмите стакан желтого гороха и замочите его на сутки. (Лучше всего, конечно, горох-маш, который часто привозили на наши базары мусульмане из Средней Азии, но, если они перестали его возить, подойдет и обычный.) Замоченный горох долго варите на медленном огне, пока не разварится. Пропустите его через мясорубку с сырым луком и зеленым перчиком. Добавьте приправу «зыря» (купленную у тех же мусульман) или «хмели-сунели» (ею обеспечен на долгие годы и самый скудный наш магазин). Выжмите самый зеленый и кислый лимон. Размешайте. Добавьте оливкового масла и оливок —
Самый первый древнеегипетский храм я увидел, посетил и медленно обошел в городе Этфу в Верхнем Египте. Храмы эти ошеломляют, сколько бы вы их до этого ни встречали в учебниках по истории древнего мира, книгах и лучших альбомах. Не боюсь произнести эту банальную истину, ибо: во-первых, она правильна, а, во-вторых, потому, что именно этому ошеломлению я обязан маленьким происшествием, случившимся как раз по выходе из храма.
Сразу за воротами бил по ушам шум, поднятый мелкими и мельчайшими торговцами. Недопущенные в храм, они роились на площади перед ним. Я же, углубленный в собственные впечатления, не обращал на их гомон внимания. В этот момент громкий и радостный вопль перекрыл все остальное:
— Отец! Отец мой!
Я обернулся и увидел молодого человека, несущегося сквозь толпу. Летел он прямо на меня. Я посторонился, чтобы не мешать ему на неудержимом пути к родителю, но он метнулся именно ко мне и ласково, но крепко схватил меня за руку. Глаза его лучились счастьем.
— Отец мой! Пойдем, пойдем со мной!
Я уже хотел объяснить ему, что никогда до этого не бывал ни в Верхнем, ни в Нижнем Египтах и никогда не знал дщерей этой земли, но он уверенно влек меня к небольшой — с две телефонные будки»— лавочке. Конечно же, он обознался, но его желание показать столь неожиданно и счастливо обретенному родителю свое скромное владение было трогательно. Вот мол, папа, хотя и пришлось расти без тебя, но, видишь, человеком стал, вот и магазинчик держу. Мне показалось жестоким осадить его восторг перед всем миром, и я сказал только:
— Сынок, тут, понимаешь...
Но он не дал мне продолжить. Он все повторял:
— Мой отец! Мой отец!
Я подчинился, отложив объяснения на момент, когда мы останемся один на один. Тем временем он втянул меня в лавку и, прежде чем я успел открыть рот, сорвал с вешалки белый расшитый бурнус — длинный халат без рукавов, что носят поверх рубахи-галабеи — и ловко набросил его мне на плечи. Бурнус окутал меня до пят, прикрыв голые руки и ноги: очевидно, молодому человеку не хотелось видеть блудного отца в одежде неверного иностранца, и он поспешил прикрыть его наготу. Он отвернулся, пошарил на полке и, вновь повернувшись ко мне, застыл в восторге с зеркалом в руке:
— Мой дорогой отец! Ах, как ты красив!
Я решил поставить точку и разъяснить его ошибку. Пусть ему будет больно — но сразу, пусть он все-таки знает, что обознался. Чтобы смягчить его боль, я добавил ласки.
— Возлюбленный сын, — начал я в самых восточных, а потому наиболее доступных ему формах, — ты, наверное, ошибся...
Но он перебил меня:
— Не говори так, дорогой отец! Как красив ты в этом наряде! Он — твой. Тридцать фунтов!
По инерции я еще начал с «возлюбленного сына», но привычка, приобретенная за несколько дней в Египте, сработала как автомат:
— Десять, о возлюбленный сын!
— Я сам покупаю дороже, дорогой отец! Но только тебе — 28!
Аллах свидетель, что я не собирался покупать бурнус, но азарт восточного торга заставил меня немедленно нанести ответный удар:
— Пятнадцать! Сын мой, у меня больше...
Он не дал договорить. Он был отличный фехтовальщик:
— О, отец! Двадцать, и я дам тебе еще подарок!
— Зачем мне твой подарок, о сын? Какой? И не давай мне гипсового скарабея!
Дай мне эту детскую майку!