Журнал «Вокруг Света» №07 за 1972 год
Шрифт:
Окончилась война, и я целый год ждал, что они — Лена, бабка и Яня — вернутся из Германии по репатриации, не дождался и решил, что они застряли в американской оккупационной зоне, стал писать письма в комитет по репатриации, но все безрезультатно. Наконец я написал в польское посольство.
Я предполагал, что бабка могла уехать из Германии в Польшу, это была ее родина, но из посольства ответили, что не проживает. И вот теперь, спустя семнадцать лет, в сентябре пятьдесят девятого года, пришло это письмо. В груди у меня отдаются гулкие
Один парень, Зденек Рачковский, несколько лет назад проходил практику в нашей редакции. Он кончал факультет журналистики в том же университете, который и я когда-то кончил, и на практику попал в мой отдел. Теперь он работал в редакции варшавской газеты.
Утром я позвонил Зденеку и все ему растолковал, попросил, чтобы он сходил в Польский Красный Крест, узнал, в чем дело, почему путаница в письме, чтобы узнал адрес Лены. Словом, все. Мы условились, что через три дня я ему позвоню.
...Уху было горячо от трубки, ладонь у меня вспотела, и я переложил трубку в другую руку.
— Алло, Варшава! Варшава! Алло!
В трубке тихо шелестело пространство, еле слышно пробивалась откуда-то морзянка. Уже минуты две прошло, как телефонистка с междугородной сказала, что Варшава на проводе, но я не слышал Варшавы.
— Алло, Варшава! Варшава!..
— Варшава слушает! Варшава слушает! — Голос Зденека ворвался неожиданно, отчетливый, громкий. — Это Кастусь?
— Да, да! — закричал я. — Это Зденек? Что у тебя? Узнал?
— Пожондэк! — так же, как я, закричал во все горло Зденек. — За хвилён бэндзеш розмавял зэ своён сёстрон!
Он неплохо говорил по-русски, а тут от возбуждения заговорил на родном языке. Я не сразу понял, что он говорит, то есть я понял, я хорошо знаю польский, но меня ошеломил смысл фразы: «Порядок! Через минуту будешь разговаривать со своей сестрой!»
— Ты меня слышишь? — Зденек снова перешел на русский. — Твоя сестра тутай, стоит рядом. Рядом, розумеш? — Голос его ликовал. — Тылько она не ест Ядвига, она Хелена! Передаю ей слухавке!
И опять я не сразу понял, что слухавка — это трубка, не понял, что он передает трубку ей, Лене. И в тот же миг я услышал ее голос. И говорила она по-польски. А я не понимал, почему она говорит по-польски.
Это был совсем незнакомый мне женский голос. Какой-то неестественно спокойный. Таким голосом говорят, когда очень волнуются и хотят взять себя в руки.
— То Кастусь? Дзень добры! Пан Рачковский вчера приехал ко мне. Но я до сих пор не верю, что это правда, что я нашла тебя.
Я молчал, сердце билось где-то у самого горла, и снова вспотела рука, державшая трубку.
— Халё! — Голос в трубке стал чуть громче. — Добже слыхач?
— Да, — отозвался я наконец. — Я слышу тебя хорошо...
И я снова умолк, с ужасом чувствуя, что не знаю, что говорить, о чем спрашивать. Словно какая-то пропасть разверзлась
— Почему ты Вержбицкая? — спросил я наконец. — Я ничего не понял в этом письме из Красного Креста.
— Не розумем, — сказала она, и я почувствовал, что она улыбается. — Не розумем по-российску. Мув по-польску.
— Почему у тебя такая фамилия — Вержбицкая? — спросил я по-польски. — Откуда она?
— Это моя фамилия по мужу, — сказала она просто. — Я пять лет замужем, у меня есть сын, Владек. Ему три года. А ты? У тебя есть жена?
— Да, — сказал я. — У меня есть жена и дочь...
Она долго молчала, а когда заговорила, голос ее изменился, в нем задрожало что-то.
— Кастусь, коханы братишку! Неужели это правда, что я тебя нашла? Через столько лет!.. Езус-Мария!..
— Лена, — сказал я по-русски. — Сестренка! Как же это все получилось? Ведь я искал вас! Почему вы не вернулись? Где бабушка? Она жива? А Яня?
Она поняла.
— Почему мы не вернулись? Это целая история. А бабушка жива. Она со мной. Яня... погибла в сорок пятом, в Германии...
И опять мы долго молчали. Я слышал в трубке ее дыхание, тихое потрескивание разрядов и физически чувствовал, как уходит время, и тут в наше молчание ворвался голос телефонистки:
— Поговорили? Ваше время истекло!..
— Еще полминуты! — заспешил я. — Лена, наше время кончилось, слышишь, Лена!.. Я приеду к тебе!.. Я скоро приеду!..
— До видзэня, Кастусь!.. — Ее голос потонул в пространстве.
— До видзэня!..
Странное какое-то чувство охватило меня, когда я положил трубку. Не было радости, была смутная тревога, непонятная досада. Много позже я понял, что это было чувство утраты. Маленькой Лены не стало, и мне еще предстояло найти мою сестру в какой-то неизвестной мне Хелене Вержбицкой...
Поезд Москва — Берлин прибыл в Познань на первый путь.
Я не узнал среди встречающих Лены, но вдруг словно натолкнулся взглядом на совсем незнакомое и в то же время чем-то очень близкое молодое женское лицо, испугался и понял, что это Лена: и такая, и не такая, как на снимке, который она мне недавно прислала. Она была в светлой меховой шапочке, в коротком бежевом пальто с зеленым шарфиком, в коричневых сапожках на «молнии», а рядом стоял и держал ее под руку какой-то парень в спортивной нейлоновой куртке, в брюках дудочкой, в фуражечке с лаковым козырьком — у нас такие фуражечки носят рижские студенты. Парень встретился со мной взглядом, высвободил руку и неуверенно улыбнулся. И как только он улыбнулся, я сразу его узнал, потому что на семейном снимке, который мне прислала Лена, он улыбался. Это был ее муж, Сташек, он шагнул ко мне, растерянно оглянулся на Лену и сказал громко, почти крикнул: