Журнал «Вокруг Света» №07 за 1979 год
Шрифт:
— Как удалось отыскать его могилу?
— Это оказалось не так сложно.
Пан Антони впервые за встречу закурил.
— Кажется, это было в году семьдесят пятом. Николай Ильич прислал нам письмо, где сообщал, что восстановил извещение, полученное семьей в сорок пятом году, — наверное, старое было утеряно, — в котором говорится: его отец погиб в деревне Посово... Ошибку в названии деревни мы уловили сразу: не Посово, а Косово; вы знаете, в подобных делах надо быть дотошным, поторопишься, не уточнишь все факты, приедет человек, а могила окажется другой. Понимаете, какой удар для человека... Вот мы и написали, чтобы он сообщил нам точные данные об отце: часть, в которой тот воевал, месяц гибели, фотографию... Сколько прошло времени, не помню, но я получил от него все, что просил, обращался он в архив министерства обороны. Оказалось, отец его был в 66-й механизированной бригаде. В трудных боях за Гданьск получил тяжелое ранение и скончался в госпитале. Как раз когда я занимался его письмом,
— Наверное, в ваших поисках немалое значение имеет участие самих родственников погибших, — сказал я. — То есть насколько в них еще жива надежда.
— Да. Вы правы. Я бы сказал, активное участие... — Пан Антони задумался, посмотрел опять на часы и, уловив наш взгляд, заметил: — Я сейчас поймал себя на мысли, что думаю о завтрашних делах, и потому заторопился. А ведь важнее, чем наш разговор, чем память о НИХ, не должно быть ничего. Сначала ОНИ, а потом уже другие дела... — Он снова помолчал и, видимо, решившись продолжить встречу, заговорил: — Лет пятнадцать тому назад жительница деревни Красное Арзамасского района Горьковской области обратилась в редакцию воинской газеты, кажется, «Знамя победы». Написала, что был у нее сын, который погиб в городе Данциге. Помогите, просила она, найти его могилу. Вскоре к нам приехал один журналист. Пробыл три-четыре дня. Но мы ничего не могли уточнить за это время. Нам пришлось поработать над поисками около трех лет. Мы знали, что Ивану Маркееву было двадцать три года, имел три ордена и звание гвардии майора, погиб третьего апреля сорок пятого — спустя три дня после освобождения Гданьска. Заместитель начальника разведывательного отдела штаба 65-й армии генерала Батова поручил Маркееву вернуть одну из воинских частей из района Жулавы в Гданьск. Приказ он выполнил, но, когда возвращался, группа гитлеровцев отрезала ему путь. Отбиваясь, он последний патрон выпустил в бензобак своего вездехода. Под обрывом стояла мертвая Висла, там — баржа с горючим, и он врезался в баржу... Я узнал об этом из документов польской комендатуры, составленных по рассказу пленного фашистского капитана. Из других документов, которые мы нашли при помощи майора Чернявского, друга погибшего майора Ивана Маркеева. Имя Маркеева дали гданьской школе номер 46. Пригласили мать в Польшу. Она приехала с двумя дочерьми, сестрами погибшего. Одна из сестер третьего апреля в десять часов утра родила у нас в Гданьске парня.
Один погиб на гданьской земле третьего апреля, другой родился... Мы дали ему имя погибшего дяди.
Конечно, иногда результаты наших поисков зависят и от тех, кто воевал вместе с павшими, был свидетелем их гибели... Однажды, несколько лет назад, два уже немолодых человека написали из Ленинграда письмо в наше «Общество». Вспомнили свой бой в одной польской деревне, которая переходила из рук в руки. Вспомнили, как пылал дом и женщина кричала,— в доме горел ее мальчонка. Один из воинов бросился в дом, а когда вынес мальчика, пулеметная очередь из гитлеровского танка прошила его тело. Об этом я написал тогда в нашу газету «Глос Выбжежа». Получил семнадцать ответов из шестнадцати местностей воеводства. Разные были поправки — о месте, о дне боя; но мы сегодня знаем, что это был солдат Мисюров, он тоже лежит в братской могиле в Картузах. А спасенный, инженер-строитель, живет на юге Польши, вблизи Вроцлава.
Спустя тридцать лет мать и дочь солдата нашли могилу Мисюрова...
Пан Антони встал.
— Рад был встрече, — сказал он просто. — Пожалуйста, проводите меня до машины.
У меня, да и у Кароля, оставался один вопрос, который наверняка не дал бы нам уснуть сегодня. И я задал его, прощаясь с паном Антони.
— А отчего Николай Ильич назвал вас полковником?
— Этот же вопрос я задавал ему. Видите ли, месяц тому назад приезжала к отцу сестра Николая Ильича с мужем из Кишинева. Наверное, в ее представлении делом, которым я занимаюсь, должен заниматься не рядовой, а полковник. Ведь я общественный секретарь. Общественный...
Он улыбнулся, хлопнул дверцей машины и включил зажигание.
Гданьск — Москва
Надир Сафиев, наш спец. корр
«Поющее» метро Парижа
— Месье, один франк!..
Я стою перед входом на станцию метро «Моттлике-Гренель», держа в руке желтенький билетик, который готовился было сунуть в щель турникета, и не сразу понимаю, что от меня нужно этому долговязому парню. Больно уж не соответствует он облику попрошаек, который сложился в моем представлении. Я был готов к встрече с «клошаром» — бездомным бродягой, заросшим щетиной, в дырявом, перепачканном известкой и уличной
— Месье. Всего один франк. Будьте так любезны, — повторяет парень и улыбается чуть ли не снисходительно.
Молча протягиваю монету.
— Благодарю вас, месье, — с достоинством произносит юноша и освобождает мне дорогу. Пройдя через турникет, я оборачиваюсь. Парень уже выбрал новую жертву — интеллигентного вида пожилую даму.
— Мадам, один франк. Будьте так любезны! — доносится его голос...
«Настоящая молодежь» Франции
«...Сегодня ругать молодежь стало модой, чуть ли не гражданской обязанностью, — говорил ведущий телепередачи. — Наша печать обвиняет молодежь; в нигилизме, презрении к общечеловеческим ценностям и традициям. Чтобы опровергнуть эту расхожую точку зрения, мы и организовали нашу передачу. Перед вами семь типичных представителей нашей молодежи — настоящей молодежи...»
Их было семеро, «настоящих»: банкир, менеджер, государственный служащий, ученый-физик, студент, фермер и рабочий-шахтер. Всем было меньше двадцати семи, и все они «опровергали» — рассказами о своих профессиях, взглядами на действительность, внешним видом, наконец; из всей семерки лишь студент был одет с «характерной» небрежностью — явился в джинсах и вязаной кофте, на остальных же — костюмы, светлые рубашки, модные галстуки. Банкир, энергичный молодой джентльмен в очках с широкими стеклами, умный, знающий, несколькими лаконичными и точными фразами охарактеризовал современное положение французской экономики, ее основные проблемы и перспективы развития. Менеджер был неожиданно длинноволос. И это словно подчеркивало его молодость, вызов стереотипам. Его рассказ то и дело прерывался кадрами, снятыми в «профессиональной обстановке»: производственное совещание «на высшем уровне», умудренные опытом патроны, и среди них длинноволосый молодой руководитель, решительный, веский, авторитетный в суждениях, — к нему охотно прислушиваются, его, по всему видно, принимают на равных.
«Вот настоящая молодежь Франции! — торжествовал за кадром ведущий. — К сожалению, мы часто забываем о таких, как они. Эти не попрошайничают на улицах, не бьют витрины баров и магазинов. Эта молодежь — наше будущее, и мы не имеем права не гордиться ею!»
Остальные приглашенные в студию лишь дополняли создаваемую картину, хотя и каждый по-своему. Государственный служащий, сотрудник одного из министерств, говорил о необходимости следовать традициям отцов и дедов, перенимать у них опыт и под их руководством развивать «французскую цивилизацию». Физик демонстрировал такую одержимость наукой, что ведущему несколько раз приходилось прерывать его сугубо научные тирады, дабы не утомить зрителей непонятными терминами. Студент доказывал телезрителям, что между нонконформизмом современного студенчества и нигилизмом «леваков» нет ничего общего, что они, студенты, любят свою родину и желают ей всяческого процветания. «Франции нужен не новый общественный строй, — убеждал студент, — а новое мышление! Мы находимся на заре поворотного этапа в развитии человечества, когда общество, уставшее от лжи, преступлений и войн, перечеркивает свои заблуждения, перестраивает свой язык и заново моделирует свое мышление».
Фермер рассказывал о том, как он, сын бедного крестьянина, взял на себя управление разваливавшимся семейным хозяйством и сумел так реорганизовать его и приспособить к требованиям рынка, что за несколько лет сколотил целое состояние.
Последним был рабочий-шахтер. По сравнению с предыдущими он несколько проигрывал: не было у него уверенности менеджера и государственного служащего, интеллекта ученого, умения студента рассуждать о том, что нужно Франции и что нет, состоятельности банкира и фермера. Но неблагоприятное впечатление быстро сгладилось, когда шахтера стали показывать за работой под землей. Маленький человек отдавал точные команды грозно ревущему угольному комбайну, сокрушающему на своем пути твердь земную. Это эффектное зрелище перемежалось рисунками, сделанными в середине прошлого века: шахтеры, голые по пояс, босые, при тусклом свете крохотных ламп, подвешенных к стойкам, кирками долбили уголь, нагружали его в плетеные корзины...
Я еду в метро и вспоминаю специально подобранную и тенденциозно представленную семерку из телепередачи. Да, конечно же, не вся молодежь Франции попрошайничает в метро и хулиганит на улице. Вот только можно ли считать одних «настоящими», а других «ненастоящими»? То, что так считать удобнее, — это понятно. Но все же... кто же такие эти современные парижские «ненастоящие»?
Без права на должность
Станция «Опера». Едва поезд выходит из тоннеля, как уже доносятся звуки музыки. В центре Парижа — вернее, ПОД его центром — собираются целые оркестры, человек по восемь-десять, как на «Опера». Чуть дальше — станции, где выступают небольшие ансамбли из трех-четырех исполнителей: гитара, банджо, солист или солистка, иногда дудочка. Ближе к окраинам — зона одиночных исполнителей: гитаристов-скрипачей, саксофонистов, тромбонистов, флейтистов, аккордеонистов...