Журнал «Вокруг Света» №08 за 1979 год

Журнал Вокруг Света

Первое время обеспокоенные конкуренцией мааданы лишь наблюдали из вертких долбленых челноков, как мы, помахивая своими «шосмакина» — автоматическими удочками, таскаем из озера увесистых жерехов. Затем закаленные суровой жизнью аборигены Хор эль-Хаммара выработали план и приступили к активным действиям. Затаившись на нескольких лодчонках в зарослях камыша, болотные жители терпеливо ждали, пока кто-либо из спиннингистов не найдет уловистое место у одного из кульвертов, а затем двумя группами начинали окружать удачливого рыболова. Одни по отлогой дуге выходили напротив переката, куда только-только пристрелялся конкурент-любитель, затем молниеносно приближались

и выметывали сети чуть ли не на блесну. Всплески, крики, тамтамный грохот пустых консервных банок: вторая группа, бесшумно заплыв в водопропуск, начинала гонять рыбу.

Рыба не столько загонялась, сколько разгонялась, однако уловы у профессионалов несколько увеличились.

В общем, нам рыбы хватало, а для мааданов рыбная ловля — добыча пропитания. Даже приятно чем-то было, что мы обогатили их более совершенными способами.

Абу-Фейсал

Той весной, когда изыскательские работы по нашему контракту только разворачивались, мне впервые пришлось поехать на протоку Гармат-Али — место, выбранное изыскателями для водозаборных сооружений. Пока, правда, единственным сооружением на протоке была крохотная дощатая будка, установленная нашим гидрологом над водомерным самопишущим прибором с особенно приятным в пустыне названием «Валдай». Я должен был снять показания приборов-самописцев и к утру доставить их в Басру. Утром гидрологам надо было завершать отчет.

Путь в Гармат-Али, расположенную километрах в пятнадцати от шоссе Басра — Багдад, лежал через пустынную песчаную местность. После дождливой зимы в неровной бугристой пустыне прорезались пучки чахлой травы, подросли кустики верблюжьей колючки, и накатанные летом колеи стали почти незаметны.

Я неторопливо ехал в направлении, которое должно было привести к протоке, и с любопытством рассматривал весеннюю пустыню. Ее поверхность, летом превращающаяся в безжизненный, растресканный, сцементированный гипсом и солью песок, кипела жизнью, которая как бы спешила до наступления зноя, за короткие март—апрель, успеть завершить все свои дела.

Заметней всего на желтом песчаном фоне были деловитые черные жуки-скарабеи. Приглядевшись, можно было увидеть, как чуть ли не из-под колес выскакивают бурые скорпионы. Несколько раз попадались змеи, безучастно лежащие на теплых невысоких дюнах. Но больше всего в пустыне было варанов. Проснувшись после зимней спячки, желто-зеленые ящеры отогревали свои длинные крокодильи тела на мартовском солнышке. Заметив приближающуюся машину, варан начинал водить головой, как бы не зная, на что решиться: не искушать судьбу и спрятаться или рискнуть и остаться на уже нагретом месте. Однако благоразумие обычно побеждало, и варан, с неожиданным проворством подпрыгнув, бежал к поросшему колючками холмику и скрывался в норе.

Неожиданно машину тряхнуло, и из-под колес, проломивших обманчиво сухую корку грунта, полетела грязь: я и не заметил, как заехал в подсохший, но еще полный густой вязкой глины вади.

Чем дольше я пытался, буксуя, выбраться, тем глубже садилась машина, пока наконец мне не стало ясно, что сел капитально.

Идти пешком до шоссе, чтобы вызвать помощь из Басры? Или сидеть, пока меня не хватятся и не приедут? Тогда, пожалуй, придется здесь заночевать.

Тут же на ум приходит недавно услышанная история о трех французах. У них тоже в пустыне сломалась машина, и они решили переночевать около нее. Наутро в живых остался тот, кто ночью озяб и ушел спать в автомобиль. Двух других на его глазах растерзала стая бездомных псов. Таких одичавших собак на юге

Ирака множество, и, доведенные голодом до крайности, они могут быть опаснее любого хищника.

Невольно вспоминается свора из пяти-шести собак, которую я заметил по дороге сюда. Нет, лучше попробовать выбраться. Кроме того, я знал: моих данных очень ждут специалисты.

Несколько часов я пытался вытащить машину, подкладывая под нее кусты, ветки, брезент, пока наконец не выбился из сил. Вдруг на горизонте показалось облачко пыли и, быстро приближаясь, превратилось в грузовик, который должен был пройти метрах в трехстах от меня. Размахивая руками и крича, я побежал ему наперерез. Грузовик остановился. Это был допотопный «мерседес-бенц», который вез со стройки рабочих, живущих на выселках, километрах в четырех от того места, где я застрял.

Ломаным арабским языком я объяснил положение дел водителю грузовика и с любопытством обступившим меня рабочим, надеясь, что сейчас мы все пойдем и общими усилиями вытащим «газик». К моему разочарованию, самый старший и, видимо, самый главный из рабочих произнес речь, суть которой сводилась к следующему: грузовик-де подойти к моей машине не может, потому что место там глинистое, и он сам может увязнуть, а рабочих, мол, дома ждут дела и всех их задерживать не имеет смысла. Кончалась речь обещанием помочь и советом уповать на аллаха.

Проводив удрученным взглядом снова запыливший по пустыне «мерседес», я побрел обратно к машине...

Старший пришел через час и привел с собой двух сыновей. Все трое несли по связке толстых тростниковых палок и узкой клиновидной крестьянской лопате.

Без лишних слов они подоткнули повыше длинные рубахи — дишдаши, скинули сандалии и принялись за машину, сразу по колено утонув в грязи.

До сумерек безмолвную обычно пустыню оглашали надсадный визг двигателя, хруст тростника из-под колес и голоса, то по-арабски, то по-русски натуженно выкрикивающие: «Уахед, тнен — йелла! Раз-два — взяли!» А когда машина наконец поддалась и выползла из разочарованно чавкающей глины, старик с сыновьями бросились поздравлять меня и друг друга, радуясь радостью рабочего человека, доведшего до конца трудное и важное дело.

А потом, смыв с себя глину в протоке Гармат-Али (старик с сыновьями поехали со мной, чтобы я не заблудился, да и интересно им было посмотреть на приборы), мы приехали в деревушку, где жил 65-летний Абу-Фейсал со своим семейством: женой, тремя дочерьми и пятью сыновьями, младший из которых едва научился ходить.

Пригласив меня зайти в гости, Абу-Фейсал кивнул сыновьям и, не дожидаясь ответа, вошел в дом. К моему удивлению, парни не последовали за ним, а, обогнув небольшую глиняную мазанку и несколько сарайчиков, подвели меня к прилегающей к задней стенке дома просторной хижине из тростниковых циновок. Как потом выяснилось, она служила гостиной.

У дверей мы разулись, и, пока тридцатилетний Резах зажигал керосиновые лампы, старший из братьев, Фейсал, помогал мне устроиться на ковре и подушках — единственном убранстве комнаты, не считая нескольких дешевых картинок и аппликаций на тростниковых стенах.

Пришел Абу-Фейсал, и маленькая женщина в черной абайе, с закрытым лицом подала мне ужин. Простой крестьянский ужин: «тим-ман-у-марак» — рис с острой овощной подливой, который иракцы едят с большой и плоской, как блин, лепешкой «хобыз», а после риса, видимо, специально для гостя, хозяйка внесла блюдо с омлетом, замешенным на всевозможных приправах и специях, из которых сильнее всего чувствовался запах шафрана.