Журнал «Вокруг Света» №08 за 1979 год
Шрифт:
Вдруг на корме что-то загремело, я весь напрягся. Оказалось, старпом тоже влез на шхуну и ищет меня.
— Потапыч, ты где? — кричал он.
Я отозвался.
— Нашел кого?
Я только руками развел. Иван Антоныч плюнул за борт. Вижу, нервничает.
— Время теряем, — сказал он.— Нас в порту ждут, а мы прохлаждаемся на ночь глядючи. — Помолчав, добавил: — Очень мне не нравится эта затея.
— Кажись, живым духом здесь не пахнет, — говорю.
Он на меня глянул да вдруг как заорет:
— Эй, кто живой есть,
Тишина. Лишь волна плещет и блоки постанывают.
Старпом вытащил из кармана бутылку, откупорил. Запахло бензином.
— Может, зараза какая-нибудь тут гнездо свила. Давай-ка примем меры.
Пропитал он бензином наши носовые платки, перчатки. Мы платками повязали нижнюю часть лица, сразу дышать стало противно, но Иван Антонович успокоил:
— Первейшее средство против заразы, когда под рукой настоящей дезинфекции нет. Черт знает, какая пакость объявится — чума ли, желтая лихорадка.
Затем он помигал фонариком в сторону наших: добрались, мол, благополучно, никого пока не видели, что дальше делать? Ему отвечают: обследовать судно.
— Попробуй-ка обследуй впотьмах, — проворчал старпом.
Темнело быстро.
Иван Антоныч вздохнул, головой покрутил:
— Ну давай по-скорому, я на бак пойду, а ты в кормовую каюту спустись.
— Мне, — говорю, — на нос сподручней, там все знакомо, ни на одном судне не заблужусь.
И впрямь, что может находиться в носовой части корабля? Фонарная, где фонари да масло пиронафтовое хранятся, малярная с судовыми красками, подшкиперская с тросами, блоками, вертлюгами — словом, боцманское имущество. А старпому в каюту спуститься прямой резон, там ведь могут оказаться документы.
Но старпом рассердился. Не вижу в сумерках, но чувствую, как веко у него задергалось.
— Выполнять приказ! Посмотрел я ему вслед, как он
пробирался через кучи сетей на нос судна, и отправился к кормовой рубке, в которую вели две двери.
Потянул я одну, посветил фонариком. Камбуз. Крохотная каморка с маленькой плитой. На плите кофейник, В углу шкафчика, у дверей, ящик с оторванной доской и консервные банки. Я нагнулся над ними и оторопел. Консервы были немецкие, И ящик с галетами тоже немецкий...
Снял я перчатку и ладонь к плите приложил. Плита горячая. Кофейник на ней теплый,
Как ошпаренный выскочил я на палубу, ничего не понимаю, в башке все Перепуталось — немецкие консервы, теплый кофе на горячей плите, а людей нет.
И в это время на самой корме фигура человека выросла. Ну, думаю, кто бы ты ни был, немец, не немец, а так просто я не дамся. Фонарь в руке зажал.
И вдруг слышу:
— Ты чего, Потапыч, козлом прыгаешь?
Это Федя из шлюпки вылез. Он почувствовал, что рядом довольно странные вещи происходят. А старпом приказал ему, боевому десантнику, в шлюпке сидеть.
— Кофе там, — говорю, — еще теплый... консервы немецкие...
Федя пошел со мной. Присел
— Ну, Потапыч, вроде бы настоящим делом пахнет. Тебе, конечно, не учуять, поскольку вонючей тряпкой занавесился. Дуй за мной.
Он вытащил из борта тяжелый нагель, длинный металлический стержень, за который снасти крепятся, и подкрался к другой двери. Затем осторожно ощупал ее, ухом приник и поманил меня.
— Да сбрось ты свою дурацкую тряпку! — Он взял мои пальцы и провел по дверной филенке. — Щупай. Пулевые отверстия.
И точно — пальцы мои нащупали дырки с выщербленной щепой.
— Неужто стреляли? — удивился я.
— И совсем недавно, — тихо проговорил Федя. — А теперь свети фонарем. Я вперед пойду.
Направил я луч света в рубку и отпрянул. Перед нами, скорчившись, лежал в луже крови человек в матросской форме. В его лицо, заросшее жесткой черной бородой, упирались ноги другого моряка, но уже в форме офицера, голова была запрокинута. Тянуло пороховой гарью и терпким запахом крови.
— Вот они, твои немцы, — прошептал Федя и вытянул из моих пальцев фонарь.
Из рубки вниз вел крутой трап, на котором в разных позах громоздились трупы матросов и офицеров. Тут же валялось оружие — ножи, пистолеты.
— Подводники, — снова шепнул Федя. — Узнаю гадов по одежде.
Спустились мы вниз и остановились еще перед одной запертой дверью. Была она, как решето, продырявлена пулями. Федя проговорил сквозь зубы:
— Прижмись к переборке, мало ли что...
Затем он с силой ударил. Дверь с хрустом сорвалась с петель, и Веселков, пригнувшись, с неожиданной ловкостью прыгнул в каюту.
В свете фонаря под столом, заваленным объедками и вдребезги разбитой посудой, мы разглядели человека в офицерском мундире, распластавшегося ничком. Судя по нашивкам на рукавах, чина он был немалого. Рядом лежал автомат. Слева, в углу, спиной к нам, уткнувшись лбом в обшивку борта, сгорбившись, стоял на коленях эсэсовец в черной парадной форме, фуражка сдвинулась на лицо, открывая плоский затылок с редкими волосами.
— Перестреляли друг друга, — сказал Федя и отшвырнул в сторону нагель.
Не обращая внимания на мертвецов, Веселков стал обследовать каюту и на каждом шагу к чему-то прислушивался.
Внезапно сверху донеслись голоса. Старпом и матросы звали нас в шлюпку.
— Да подождите вы! — прикрикнул Веселков. — Тихо, горлопаны!
— Быстро наверх! В трюме мины! — послышался с палубы голос старпома.
Я встрепенулся и бросился было к выходу, но Федя удержал меня за рукав.
— Слушай!
В обрушившейся на нас тишине где-то мерно и тихо стучали часы. Нет, это были не наручные часики. Стук их был четким и ясным. Федя вдруг шагнул к эсэсовцу и рывком перевалил его на спину. Звякнул автомат, глухо стукнула о палубу голова фашиста.