Журнал «Вокруг Света» №12 за 1995 год
Шрифт:
Так же готовят и многие другие овощи — баклажаны, свежие огурцы, картофель, кабачки, зеленый лук, листья красного перца. А знакомый нам цветок колокольчика?.. По-корейски это растение, заполняющее луга крупными фиолетовыми или белыми цветами, называют «тораджи». По осени старушки в Корее отправляются на склоны холмов и выкапывают желтоватые корешки, затягивая старинную песню «Тораджи, тораджи, ах, белые тораджи!» Корни колокольчика промывают в речной воде, разделяют вдоль на тонкие полоски, пережимают руками, обильно посыпая солью, чтобы та впитала всю горечь. Затем промывают вновь, слегка ошпаривают, приправляют чесноком, острым красным перцем,
Почти всегда на обеденный стол в Корее подается салат из отварных побегов папоротника, приправленных соевым соусом и чесноком. Однако, как отмечалось в научной печати, американские ученые не так давно изучили состав папоротника-орляка, отыскав в нем неразлагающийся токсин, который вызывает раковые заболевания желудка. А ведь они весьма широко распространены среди корейцев, хотя тому могут служить и другие причины, связанные с неправильным питанием. Тем не менее, автор этих строк не рекомендовал бы употреблять в пищу папоротник, от греха подальше. Вместо него вполне подошли бы, например, грибы.
...Хозяйка «Кристальных заводей» тихо вошла в комнату, окинув взглядом стол и нас, уже изрядно насытившихся поданными яствами.
— А что кушать будете? — спрашивает она. Логика такова: вдруг кто-нибудь не наелся, и тогда предложат выбрать два-три блюда, призванные забить желудки гостей уже до отказа.
— А что у вас есть? — интересуется господин Ан, хотя наверняка можно угадать.
Обычно это — поджаренный рис с добавлением соевого соуса, креветок, каких-нибудь овощей. Еще один вариант — миска супа с длинным мотком холодной или горячей лапши. От такого дополнительного блюда можно и отказаться, что я и сделал.
Господин Ан, поджаривая свое нутро перцем, притушивал одновременно пожар во рту, кроме пива, ячменным чаем, попивая его маленькими глотками из керамического стаканчика. Этот почти безвкусный «чай» подают вначале еды и постоянно подливают теплым. Когда же трапеза была завершена, хозяйка предложила выпить кофе или чаю.
Кофе пользуется большой любовью у корейцев, хотя их предки еще недавно даже понятия не имели об этом напитке. Теперь на кофе мода, хотя даже в престижных ресторанах, как правило, не пользуются кофеварками, а довольствуются растворимым. Что же касается чаепития, то в Корее оно имеет свою особенность. Например, в Китае исстари ценили в чае аромат, добавляя в напиток из чайных листьев пахучие цветы. У японцев — свой чай, радующий глаз оригинальным светло-зеленым цветом. В Корее черный чай вообще не популярен, зеленый — для гурманов, и порой он стоит изрядных денег. В основном же чай здесь пьют вообще без листьев чая. Достаточно, например, заварить кожицу похожих на лимоны плодов цитрона или мякоть айвы. Есть чай из полыни, орехов, коры корицы. И корейцы часто не понимают, как европейцы могут испытывать удовольствие от черного чая, по их мнению, весьма безвкусного. То ли дело теплый сладковатый напиток с ароматами фруктов или ягод!
Все разнообразие корейского чая можно отведать в сеульских чайных — уютных заведениях, именуемых «табан». Там любят проводить время за болтовней домохозяйки, пока их мужья разбрелись по кабакам и балуются спиртным. Но и мужчины в табанах не редкость, ибо умело заваренный корейский чай, хоть и без чайных листьев, оказывает тонизирующее действие, помогает снять стресс, сосредоточиться. Корейский поэт XVII века Ли Данха оставил после себя такие строки:
Сумерки
Обильно валит снег...
Через приоткрытое окно хлещет ветер,
Ножу подобный.
Но чашка горячего чая утешит
немало болезней,
А цены на водку в столице столь
высоки!
В ресторанах выбор чаев не столь разнообразен, но всегда есть простой черный «Липтон» в пакетиках и какой-нибудь из местных.
— А женьшеневый у вас есть? — спрашиваю хозяйку, чей слух явно радуют корейские фразы из уст иностранца.
— Разумеется, — отвечает она, а господин Ан и его приятели одобрительно кивают головами.
На столе передо мной появляется толстостенная чашечка с «инсамчха». Так по-корейски звучит название этого напитка, завариваемого из порошка сушеных корней культивированного женьшеня с добавлением пчелиного меда и нескольких зерен кедровых орешков. С каждым глотком ощущаю, как по всему телу разливается приятное тепло, во рту — дивное ощущение от терпкого, чуть горьковатого привкуса женьшеня и сладости меда.
Пьем чай молча, завершая им трапезу и готовясь поблагодарить друг друга за компанию и разделенную вместе пищу.
— То осейо! Заходите еще! — раскланивается у порога хозяйка «Кристальных заводей».
Теперь приятно пройтись по сеульским улочкам, прежде чем вернуться к обыденным делам. В пресс-клубе встречаю коллегу из местной газеты.
— Сикса хэссойо? — спрашивает он, кивая головой в знак приветствия.
— Да, спасибо, — отвечаю, — а вы?
— Поел, спасибо...
Сеул
Иван Захарченко
Завещание снежных индейцев
Мартовским днем 1923 года 60 индейцев на лодках причалили к берегу пролива Бигла. На Огненной Земле стояло позднее лето, дождь немного стих, и воздух прогрелся до плюс девяти. Милю за милей пробирались индейцы по лабиринту островов и проток, чтобы только увидеть последний раз друга, единственного европейца, которого они приняли в свое племя.
Звали этого человека Мартин Гусинде, он был немец, родом из Бреслау (ныне — Вроцлав в Польше). На берег пролива он захватил пищу и подарки. В тот день он прощался навсегда с индейцами племени ямана и делал последние снимки. В последнюю минуту он «содрогнулся, взглянув на эту горсточку людей», — такие слова Мартин записал вечером в дневник; четыре года он вел его день за днем.
Люди, стоявшие перед Мартином, были немногие, оставшиеся из племени ямана, с доисторических времен населявшего южную оконечность Америки. Природные условия этих мест как бы направлены против человека: нескончаемые бури и снегопады, вечный холод, но индейцы приспособились к ним. Ни один белый человек не сравнился бы с ними в стойкости. У них был необычайно выразительный язык. И все же, и все же... «Страшная судьба отсчитывала последние годы их жизни», — записал Гусинде.