Журналист для Брежнева или смертельные игры
Шрифт:
Две «мастырки», то есть, две порции анаши для двух сигарет – это он имел ввиду Рафика и Семена, от которых нужно быстрей избавиться, чтоб не ляпнули Лине чего-нибудь лишнего, а третью мастырку он припрячет для себя, пошабит где-нибудь на ходу, тайно от этой Лины, не колоться же при ней опиумом, но и удержаться уже невозможно – кости ломит вовсю, суставы выворачивает, ужас!
– Сорок дам, – сказал Хачмас.
– Пошел в ж…! – рванул у него из рук «Сейку» Сашка Шах.
– Подожди! Да ты что, псих сегодня? – изумился Хачмас, он действительно никогда не видел Сашку в таком возбуждении. –
– Эти бабки тебе Мосол дал? – кивнул на деньги Сашка.
– Ну? А что?
– Восемьдесят рублей?
– Это не твое дело. Сколько дал – все мои, – на всякий случай замкнулся Хачмас. – Ты получил бабки – вали отсюда.
Это было правильно. Никто не имеет права лезть в чужой карман, тем паче если там ворованные деньги. Сашка сунул деньги в карман, зажал в руке мастырки и вернулся к машине, кивком головы позвал Семена и Рафку. Они тут же выбрались из такси, он незаметно вложил Рафке в руку две порции анаши и сказал:
– Валите отсюда куда-нибудь, только не на горку. Меня сегодня не видали вообще, понятно? Все! – он нырнул в машину, сказал водителю: – Арменикенд, Дворец Сталина. Хотя Дворец культуры имени Сталина в армянском районе Баку – Арменикенде – уже давно переименовали в Дворец Культуры имени Гагарина, никто в городе не называл дворец по-новому. Там, за Дворцом, в скверике тоже была «горка» – владения Арифа Мосола.
И когда машина тронулась, он взял Лину за руку, сказал:
– Ничего. Все будет хорошо. Смотри – это наш Малаканский сквер, а это центр города – Парапет, а это – музей Низами…
Машина катила по центральным улицам вверх, в Нагорную часть Баку, и на взлобье идущей круто вверх улицы Ленина Лина оглянулась и ахнула: огромная чаша зелено-синего моря лежала внизу, а вокруг нее, в обхват спускался к воде город – террасами зеленых плоскокрыших улиц, глыбами современных белых домов, скверами, парками. В море белели паруса яхт-клуба…
– Как красиво! – сказала Лина. – А мне говорили, тут море грязное от нефти, а оно, смотри, – зеленое!
Машина тормознула возле ДК им. Сталина, Сашка снова оставил Лину в такси, перешел через улицу и вошел в сквер. Мосол и его компания были тут, на месте. Они сидели на скамье, отвалившись к спинке, – Ловили кайф после укола. Когда Сашка подошел, Мосол чуть приоткрыл один глаз, потом лениво – второй. Они никогда не были врагами, но и друзьями тоже. У каждого был свой участок, каждый соблюдал правила и не лез в чужой огород. Конечно, эти арменикендские ребята не могли любить их, городских, из центра, но открытой вражды не было, не выдавалось случая, что ли?
Поэтому Мосол посмотрел на него удивленно и выжидающе.
– Привет, – сказал Сашка, глядя на них на всех и чувствуя, что ноги сейчас подкосятся от зависти – ведь они все уже накачались наркотиками, накурились, укололись и испытывают то непередаваемое, воздушно-аморфное ощущение эйфории и легкости, веселья и беспечности, которое не передать никакими словами.
– Салам, – ответил Сашке Мосол.
– Дело есть, – сказал Шах.
– Говори.
Сашка посмотрел на парней, которые сидели по обе стороны
– Хорошо. Час назад на вокзале ты взял ксиву моей двоюродной сеструхи. Маманя ее не встретила, заболела, а я опоздал на десять минут. Там еще были бабки, но бабки – это твое, я не прошу, а ксиву верни или скажи, куда выкинул.
Мосол посмотрел на него долгим изучающим взглядом и в глубине его черных армянских глаз проснулась природная сметка и хитрость. Сашка просто видел по его глазам, как усилием воли Мосол отстраняет от себя кайф наркотического дурмана, выпрастывает из него свой мозг и извлекает единственный возможный для Мосола ответ:
– А если это не твоя сеструха, то что?
– Я тебе говорю – моя. Вон она сидит в такси, можешь пойти спросить.
– Ара, зачем бабу вмешивать, – усмехнулся Мосол. – Я тебя спрашиваю. Если это твоя сеструха – одно дело, а если нет – другое дело, точно? – спросил он у своих, и те заржали таким смехом, словно перед ними Райкин выступал.
Сашка стоял спокойно, ждал. Конечно, Мосол даром ничего не отдаст, во всяком случае покуражится, еще бы – сам Шах стоит перед ним и чего-то просит.
– Ладно, заткнитесь, – вдруг оборвал своих по-армянски Мосол и сказал Сашке – Ксиву и кошелек я спихнул, сам понимаешь…
– Куда? – нетерпеливо спросил Сашка.
– Ну-у-у, в кебабный раствор, знаешь?
Шах знал. Кебабный раствор – значит, в подворотню привокзальной кебабной, в мусорный ящик, только в какой, там их штук восемь, если не десять – огромный двор, может быть, сто семей выносят мусор в эти ящики.
– Знаю кебабный, – сказал Сашка. – В какой ящик?
Мосол ухмыльнулся, развел руками:
– Не помню, дарагой. Знаешь, по спешке бросил – может быть в третий или пятый… – и опять повернулся к своим. – А?
И снова эти долболомы заржали, как кони, – представили себе, как Сашка Шах будет рыться в мусорных ящиках в поисках паспорта своей сеструхи.
– Ладно, – сказал ему Сашка. – Сагол, Мосол. Спасибо, – и хотел уйти, но Мосол удержал его.
– Подожди, Шах! – Он сунул руку в карман, вытащил скомканные деньги, потом вытащил такие же скомканные бумажки из другого кармана – не спеша, демонстративно, чтобы все видели, что он вытащил все деньги, какие у него были. Разложив деньги на скамье, он расправил их, пересчитал вслух: – Двадцать, двадцать один, двадцать два рубля и вот еще сорок копеек. Дерхи, Шах.
Сашка опасался именно этого, но именно на этом и ловил его сейчас Мосол – он отдавал Сашке деньги – все, что у него осталось от денег Лины.
– Нет, я же сказал: это твои. Ты же не знал, что это моя сестра, – сопротивлялся Сашка.
– Когда не знал – взял, когда узнал – все отдаю. Все видят? – спросил у своих Мосол.
Они подтвердили. Все видят, как Мосол выгреб из кармана все до копейки и отдал Шаху, потому что Шах сказал, что это деньги его сестры.
– Держи. Если это деньги твоей сестры, сестра для меня святое. Я тебе верю. Держи.