Журналюга
Шрифт:
«Уместно добавить:
В отличие от многих российских предпринимателей, происхождение капиталов которых покрыто тайной, Кольцов может отчитаться за каждый доллар. Его капитал составился из законных процентных отчислений за сделки по продаже нефти».
«Журнал „Дойче экономишен верк“ называет Кольцова бизнесменом года, в деловых кругах у него репутация гения менеджмента. Но все время его не оставляет мысль: почему они могут так работать, а мы нет?
В 1995 году Кольцов принимает предложение российского правительства возглавить
— Уважаемые дамы и господа! Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Казани. Аэропорт «Шереметьево» закрыт по метеоусловиям Москвы ориентировочно на два часа.
Просьба занять свои места, пристегнуть ремни и не вставать до полной остановки двигателей. От имени компании «Тюменьавиатранс» мы приносим извинения за доставленные неудобства.
Ну вот, только этого не хватало.
Лозовский сунул ксерокопию очерка Степанова в конверт, конверт в сумку и поспешно натянул «аляску», чтобы в числе первых выйти из самолета. Оказавшись в аэровокзале, он по привычке опытного командировочного прямым ходом проскочил в буфет до того, как его взяли в осаду, отоварился двумя банками «Туборга» и занял кресло в углу зала ожидания в надежде, что задержка ограничится двумя часами, а не растянется на много раз по два часа, что тоже было совсем не исключено.
Прежде чем продолжить чтение очерка, Лозовский задумался над тем, что уже прочитал.
Заказывая Степанову материал, он ни на что особенно не рассчитывал. Будет фактура, а скомпоновать ее как надо — дело техники. Очерк приятно его удивил. Это была профессиональная публицистика советской школы, совершенно неизвестная на Западе, где ценность любой публикации определялась сенсационностью фактов. О серийном убийце любой напишет, а ты напиши о слесаре Пупкине так, чтобы это было интересно читать. Сложность задач требовала изощренной литературной техники, советская журналистика десятилетиями вырабатывала законы искусства делать из говна конфетку.
Очерк Степанова был хорошо, с оживляжем, начат.
Грамотно выстроен. С оправданным личностным моментом. С внутренней драматургией, которую читатель не замечает, но без которой материал, как дом без несущей конструкции, рассыпается и превращается в набор фактов.
Даже отдающее советскими временами сравнение Самотлора с Днепрогэсом и БАМом могло иметь быть, если сюда же подверстать замечание Кольцова о том, что своим появлением на свет он обязан патриотизму советской молодежи.
Крупно, не сателлитом атомного ледокола «Ленин», а самим «Лениным», вырисовывался Кольцов, если не обращать внимания на его поправки.
Хорош был Христич с его отсутствием в начале и постепенным, точно выверенным по темпоритму, приближением к автору и читателю, предвещающим смысловую кульминацию — встречу в финале. «Шаги командора» — так называл Лозовский этот прием, довольно редкий и в советской публицистике, а сейчас и вовсе забытый.
«Дай руку мне. О, тяжело пожатье каменной твоей десницы!..» Все было хорошо.
Кроме одного. Кроме того, что некому сказать:
— Ну вот, а боялся, что не получится. Все получится. Если долго мучиться.
Ладно. На чем мы остановились? Кольцов вернулся в Москву и возглавил Государственную топливную компанию.
«Перед
Эти идеи были созвучны Кольцову. Он принялся за работу с присущей ему целеустремленностью. Но уже через год подал в отставку.
О причинах он говорит так:
— Чиновник всегда работает на себя. Даже когда работает на государство. В советские времена чиновник держался за должность, она обеспечивала ему комфортный уровень жизни и персональную пенсию в старости. Российский чиновник не верит в прочность своего положения. У него принципиально другая задача: по максимуму использовать все свои возможности, потому что завтра их не будет. Он рвет все, что может урвать. Я не мог так работать, мне это было не интересно…»
А теперь спросить бы, подумал Лозовский: неужели он ничего не урвал?
«— Геннадий Сергеевич, читатели „Российского курьера“ народ многоопытный, вряд ли они поверят, что за год пребывания во власти вы никак своим положением не воспользовались.
— Воспользовался, — отвечает Кольцов. — Первое: я увидел механику власти изнутри. Это бесценный опыт. Второе: вместе со мной ушли высококвалифицированные специалисты. Они составили костяк моей новой команды…»
«Здесь обязательно нужно добавить:
Они разделяли мои взгляды. Им, как и мне…»
В вокзальных громкоговорителях прогремела музыкальная заставка, мелодичный женский голос что-то сообщил по-татарски.
Потом повторил по-английски, с татарским акцентом. И наконец по-русски:
— Граждане пассажиры, в нашем аэропорту произвел промежуточную посадку самолет, следующий рейсом Иркутск — Санкт-Петербург. Аэропорт «Пулково» закрыт по метеусловиям Санкт-Петербурга на два часа. Повторяю…
Начинается. На два часа, потом еще на два часа и еще на два часа. Милая традиция «Аэрофлота». Синоптики могли уверенно прогнозировать непогоду на сутки, но рейсы задерживались только на два часа. Чтобы пассажиры не расслаблялись.
Лозовский обреченно вздохнул и откупорил банку «Туборга».
«…Им, как и мне, была глубоко чужда атмосфера ГТК, где приходилось заниматься не делом, а подковерной грызней за ресурсы. Они, как и я, понимали, что выстроить вертикаль и навести порядок на нефтяном рынке России чиновники не смогут, так как они заинтересованы не в порядке, а в хаосе.
Эта задача под силам только частному капиталу».
Хватит, Коля. Пора возвращаться к Христичу, пока читатель его не забыл.
«Но вернемся в Монреаль, в Гринфилд-Парк, по аллеям которого ходила странная пара, всецело поглощенная разговором: высокий седовласый красавец со смуглым высокомерным лицом, с громким голосом и размашистыми жестами, и невысокий сдержанный человек неприметной наружности, лицо которого лишь при внимательном рассмотрении обнаруживало целеустремленность и волю…»