Жюльетта. Том II

де Сад Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа

Разумеется, на следующий день в газетах было напечатано, что весь ночной кошмар был делом рук правительства и что до тех пор, пока королевская власть будет выше сената и закона, никто не сможет чувствовать себя в безопасности не только на улице, но даже за стенами своего дома. И люди верили тому, что читали, и мечтали о революции. Вот так всегда дурачат бедняг-обывателей, таким образом население в одночасье делается опорой, а затем и жертвой порочности своих вождей: народ всегда слаб и всегда глуп, порой его заставляют желать короля, порой — республику, но неизменно процветание, которое обещают вдохновители и смутьяны то при одном режиме, то при другом, оказывается всего лишь иллюзией, придуманной кучкой избранных ради своих интересов или страстей [91] .

91

Напомню

читателю гениальную басню Лафонтена «Лягушки, которые искали себе короля», которая написана про вас, несчастные обитатели земли. (Прим. автора)

Между тем решающий день — день выступления моих друзей — приближался. Да и в городе чувствовалось желание перемен: к этому сводились почти все разговоры, и тем не менее я оказался более проницательным политиком, чем сенаторы, и когда они уже радостно потирали руки в предвкушении победы, понял, что ветер подул в другую сторону; я часами бродил по Стокгольму, вступая в разговоры с самыми разными людьми, и обнаружил, что большинство населения останется верным королю и роялистам; из чего можно было сделать только один вывод: сенаторская революция заранее обречена на провал. Тогда, верный принципам эгоизма и злодейства, которые помогали мне всю жизнь, я решил перебежать в другой лагерь и самым бесчеловечным образом предать тех, кто оказал мне приют. Потому лишь, что они оказались слабее — в этом не было никакого сомнения; дело вовсе не в том, что на одной стороне было добро, а на другой — зло: решающим фактором выступила сила, и я хотел быть в лагере сильных. Я без колебаний остался бы с сенаторами (тем более, что они олицетворяли в моих глазах порок), будь сила на их стороне, но, увы, это было не так, и я стал предателем. Разумеется, я поступил подло — пусть будет так. Но подлость ничего для меня не значила, ибо в ней заключалось мое благосостояние и даже личная безопасность. Человек рождается искать на земле свое счастье — и иной цели у него нет; все пустые рассуждения на эту тему, все предрассудки, мешающие этому, должны быть отвергнуты, так как не уважение других делает человека счастливым; счастлив он только тогда, когда сам уважает себя, и, действуя во благо свое, каким бы путем он не добивался его, человек никогда не потеряет уважение к самому себе.

Я попросил у Густава приватной аудиенции и, получив ее, рассказал королю обо всем; я назвал имена людей, которые поклялись свергнуть его с трона; я дал ему слово не уезжать из Стокгольма до тех пор, пока он не обнаружит заговор, и попросил не более миллиона в качестве награды, если мой донос подтвердится, если же нет, я был готов к пожизненному заключению. Бдительность монарха благодаря моим разоблачениям предотвратила катастрофу. В тот день, когда должно было начаться восстание, Густав еще до рассвета был в седле; он послал верных людей по домам заговорщиков, арестовал ненадежных военачальников, захватил арсенал и при всем при том не пролил ни капли крови. Это было совсем не то, на что я рассчитывал, заранее предвкушая кровавые последствия своего предательства. Я также встал вместе с солнцем и вышел на улицу посмотреть, как полетят головы заговорщиков, но глупый Густав лишил меня этого зрелища. И ужас охватил меня. Как жалел я о том, что порвал с теми, кто по крайней мере залил бы королевство кровью. Никогда до того я не был так разочарован: ведь этого принца обвиняли в деспотизме, а он оказался смиренным ягненком, когда я дал ему в руки средство и случай укрепить свою тиранию! И я призвал чуму на его голову!

— Попомните мои слова, — говорил я тем немногим, кто соглашался выслушать меня, — что ваш принц ставит под угрозу свое будущее, вместо того чтобы воспользоваться этой редкой возможностью и водрузить свой скипетр на горе трупов. Коротким будет его царствование, поверьте мне, и конец его будет плачевным [92] .

Тем не менее мне не пришлось напоминать ему о его обещании: Густав сам вызвал меня во дворец и вместе с миллионом крон дал мне приказ немедленно убираться из его владений.

92

В 1789 г. он погиб от руки некоего Анерсгрема. (Прим. автора)

— Я плачу предателям, — сказал он, — они бывают полезны, но я их презираю и, как только они сделают свое дело, предпочитаю не видеть их больше.

Какая мне разница, подумал я, уехать или остаться, какая мне разница, будет ли этот мужлан уважать или презирать меня: он заплатил мне, и больше мне ничего от него не нужно. Что же до его слов, не ему судить меня: я получаю наслаждение от предательства и в скором времени еще немало совершу их. Вот с такими мыслями десять минут спустя я пришел к Стено.

— Это сделала моя

жена, — заявил я ему, — она — настоящее чудовище; я только что узнал обо всем и о том, что она получила деньги за свое ужасное предательство. Из-за нее я получил приказ покинуть Швецию, и мне придется его выполнить. Но прежде я бы хотел рассчитаться с ней. В городе все спокойно, и ничто не помешает нам встретиться нынче вечером и наказать злодейку. Это все, о чем я прошу вас.

Стено согласился. Я привел Эмму на собрание Общества, ничего не сказав ей. Все присутствующие — и мужчины и женщины — яростно накинулись на нее и единодушно приговорили к самой жестокой смерти. Эмма, остолбеневшая от таких обвинений, попыталась переложить их на меня, но ее тут же заставили замолчать. Вокруг эшафота, специально воздвигнутого для ее казни, разыгрывались сладострастные сцены, а я заживо сдирал кожу с несчастной женщины и один за другим медленно поджаривал все обнажавшиеся участки ее тела. В это время меня обсасывали со всех сторон; четверых моих друзей, каждый из которых содомировал юного подростка, пороли кнутом их жены, а женщинам лизали вагину четыре девушки; пожалуй, никогда в своей жизни я не испытывал таких сладострастных оргазмов. Экзекуция закончилась, компания успокоилась, и вот тогда Амелия, жена Вольфа, отвела меня в сторону и обратилась с такими словами:

— Мне по душе ваша твердость и решительность. Я давно заметила, что эта женщина не достойна вас, я больше подхожу вам, Боршан. Но я, наверное, удивлю вас, если попрошу дать клятву, что когда-нибудь вы также принесете меня в жертву. Мне не дает покоя эта мысль, и, думая об этом, я впадаю в исступление. Мой муж слишком любит меня, чтобы позволить себе это, а я больше не могу: с пятнадцатилетнего возраста мечта погибнуть жертвой жестоких страстей разврата сжигает мой мозг. Нет, я не хочу умереть завтра же — мое воображение еще не дошло до этого. Но умереть я хочу именно таким образом и никак иначе. Когда я думаю, что сделаюсь жертвой подобного злодейства, у меня начинает кружиться голова, и утром я вместе с вами покину Стокгольм, если вы дадите мне слово исполнить мое желание.

Глубоко взволнованный столь необычным предложением, я заверил Амелию, что у нее не будет повода ни в чем упрекнуть меня; были сделаны все приготовления, до наступления ночи она тайком пришла ко мне, а на рассвете мы тайком уехали из города.

Я покинул Стокгольм с несметными богатствами: много я унаследовал от жены, получил миллион от короля, а моя новая спутница отдала мне еще шестьсот тысяч франков, украденных ею у мужа.

Санкт-Петербург стал целью нашего путешествия; мы с Амелией без колебаний выбрали, этот далекий и таинственный город. Она попросила, чтобы мы поженились, я согласился, и нет необходимости добавлять, что мы не отказывали себе абсолютно ни в чем. Мы сняли роскошный особняк в красивейшем квартале города, наняли лакеев, прислугу, экипажи, запаслись отборными винами и яствами, и скоро весь цвет общества стал почитать за честь получить приглашение в дом моей жены. Русские имеют большую слабость к развлечениям, сладострастию, роскоши, но во всем берут пример с Европы, и как только среди них появляется французский аристократ во всем своем блеске, они немедленно, сломя голову, бросаются копировать его. Министр императрицы лично явился пригласить меня нанести визит ее величеству, и, памятуя о том, что я рожден для великих приключений, я принял приглашение.

Екатерина всегда была фамильярной и простой в общении с приятными ей людьми; она задала мне много вопросов о Франции, а поскольку мои ответы удовлетворили ее, я получил разрешение чаще бывать при дворе. Мы с Амелией провели в России два года и все это время купались в удовольствиях, которые предлагал этот благородный город. Наконец, я получил записку, в которой императрица объяснила мотивы ее желания чаще видеть меня. В записке мне предлагалось следовать за человеком, который доставит меня к ней, и с наступлением ночи меня препроводили в одну из ее загородных резиденций, расположенную в нескольких лье от города. Амелия, которой я сообщил об этой неожиданно свалившейся на нас удаче, долго отговаривала меня осталась очень огорченной, когда я уходил вместе с провожатым.

— Я собрала все необходимые сведения касательно вашей личности, — начала императрица, когда мы остались одни. — Я знаю о вашем поведении в Швеции, и, что бы другие ни говорили или ни думали об этом, я горячо приветствую его. Вы правы, мой юный французский друг, в том, что разумнее принять сторону королей, нежели их врагов, ибо это очень надежная позиция: никогда не остается в проигрыше тот, кто так поступает. Под маской популярности Густав укрепляет свой трон, и, раскрыв заговор, угрожающий ему, вы славно послужили деспотизму, с чем я вас и поздравляю. Ваш возраст, ваша внешность, то, что говорят о вашей мудрости, весьма меня заинтересовали; я могла бы внести немалый вклад в увеличение вашего состояния, если вы пожелаете послужить мне…