Жюстина

де Сад Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа

– Сударь, - заговорил я, пригласив собеседника присесть радом с собой под дерево, - давайте поговорим, прошу вас. Правда ли, что вы можете имитировать вулкан?

– Нет ничего проще.

– И последствия его взрыва будут такие же, как от землетрясения?

– Совершенно верно.

– И мы разрушим города?

– Мы сотрем их с лица земли, мы перевернем весь остров.

– Так давайте сделаем это, сударь: я осыплю вас золотом, если у вас получится.

– Мне ничего не надо, - ответил мой странный человек, - меня забавляет зло, и я занимаюсь им безвозмездно. Продаю я только рецепты, полезные людям - то, что идет им во вред, я делаю бесплатно.

Я не спускал с него глаз.

– Как это прекрасно, - сказал я с энтузиазмом, - когда встречаются люди, которые мыслят, как вы! Объясните же, небесный посланец, какая у вас причина творить зло. И что вы чувствуете при этом?

– Тогда слушайте меня внимательно, - ответил Альмани (так звали химика), - я отвечу на оба ваших вопроса. Причина, побудившая меня заняться злодейством,

появилась во мне в результате глубокого исследования природы. Чем больше тайн я раскрывал, тем сильнее мне хотелось вредить людям. Посмотрите хорошенько на все ее поступки, и вы найдете ее хищной, разрушительной и злобной, непоследовательной, противоречивой и опустошающей. Обратите взгляд на беспредельные несчастья, которые ее адская рука сеет в этом мире. Неужели она сотворила нас, чтобы сделать несчастными? Почему жалкий человек, как и все прочие существа, создаваемые ею, выходит из ее лаборатории таким несовершенным? Не означает ли это, что ее смертоносное искусство имеет целью только порождать жертвы, что зло есть ее единственный элемент и что лишь для того, чтобы наполнить мир кровью, слезами и печалью, она осуществляет свои созидательные способности? Что она использует свою энергию только для того, чтобы сеять страдания? Один из ваших философов объявил себя возлюбленным природы, ну а я, друг мой, считаю себя ее палачом. Изучите ее, исследуйте эту жестокую, бессердечную природу: вы увидите, что она творит только ради разрушения, она достигает своих целей только посредством убийств и жиреет, как Минотавр, только за счет несчастья и уничтожения людей. Так какое уважение, какую любовь можете вы питать к такой силе, все действия которой направлены против вас? Видели ли вы хоть один ее дар, который бы не сопровождался суровым испытанием? Если она освещает вас в течение двенадцати часов, так лишь затем, чтобы на остальные двенадцать погрузить в темноту; если она позволяет вам наслаждаться нежностью лета, так сопровождает это блаженство ужасными молниями; рядом с самой целебной травой ее предательская рука сеет ядовитые растения; самую прекрасную страну на свете она обезобразит вулканами, которые обращают ее в прах и пепел; если она на короткое время украшает себя перед вашим взором, зато остальную часть года облачается в уродливые одежды; если дает нам какие-то силы в первой половине нашей жизни, так для того лишь, чтобы во время старости наказать нас мучениями и страданиями; если позволяет вам порадоваться причудливой картиной этого мира, зато вы на каждом шагу ужасаетесь жутким несчастьям, разбросанным повсюду. Посмотрите, с каким злорадством она смешивает в вашей жизни толику удовольствия и множество бед; поразмыслите хладнокровно, если, конечно, у вас получится, над болезнями, которыми она вас осаждает, над неравноправием, которое она установила между людьми, над ужасными последствиями, которые она прибавляет к вашим самым нежным страстям; рядом с любовью всегда стоит ярость; рядом с мужеством - жестокость; рядом с вдохновением - убийство; рядом с чувствительностью - слезы; рядом с мудростью - все болезни, вызываемые воздержанием. А в какие гнусные ситуации она вас ставит: иногда душа ваша испытывает такое отвращение к жизни, что и жить не хочется, если вам не сообщат день вашей смерти. Да, друг мой, да: я ненавижу природу и ненавижу потому, что хорошо ее узнал. Изучив ее жуткие секреты, я замкнулся в себе и почувствовал (это ответ на ваш второй вопрос) в себе, вернее испытал чувство, похожее на неодолимое желание копировать ее черные дела. Я сказал себе: итак, некое презрение, некое мерзкое существо дало мне жизнь, чтобы я находил удовольствие во всем, что вредит мне подобным. И вот (мне тогда было шестнадцать лет) едва я вылез из колыбели этого чудовища, как она втягивает меня в те самые ужасы, которые ее забавляют! Здесь речь идет уже не о развращении: при своем рождении я получил как бы дар, такую наклонность. Выходит, ее варварская рука может приносить только зло? Выходит, зло ей по нраву? Как можно любить такую мать! Нет, я буду походить на нее, имитировать ее, но всегда презирать; я буду поступать, как она, если ей хочется, но только проклиная ее; я буду с гневом смотреть, как мои страсти служат ей, и настолько глубоко проникну в ее тайны, что сделаюсь, если это возможно, еще более злым, чтобы сильнее уязвлять ее всю мою жизнь. Ее смертоносные сети наброшены только на нас - ну что же, решил я, попробуем заманить в них и ее, вынудим ее мастурбировать; замкнем ее в самой себе, чтобы сильнее ее оскорбить. Но блудница посмеялась надо мной, ее возможности оказались шире, чем мои, мы боролись не на равных. Демонстрируя мне свои следствия, она скрывала их причины. Посему я ограничился копированием первых: я не сумел понять мотив, который вкладывал кинжал в ее руку, но смог выкрасть у нее оружие и стал пользоваться им по ее примеру.

– О друг мой!
– не сдержал я восторга.
– Я ни разу не встречал более пылкого воображения, чем у вас! Какая энергия! Какая мощь! Сколько, должно быть, зла принесли вы в мир с такой гениальной головой!

– Я живу только благодаря злу и ради зла, - ответил мне Альмани. Только зло движет мною; я дышу лишь затем, чтобы творить его, мой организм наслаждается им одним.

– Альмани, - с жаром перебил я его, - вы, конечно, возбуждаетесь, предаваясь злодейству?

– Посудите сами, - сказал химик, вкладывая в мою ладонь член толщиной в руку, испещренный фиолетовыми жилами, которые, казалось, вот-вот лопнут под напором струившейся по ним крови.

–

А ваши вкусы, дорогой мой, каковы они?

– Я люблю, когда во время моих опытов кто-нибудь погибает; в это время я сношаю козу и кончаю, когда жертва испускает дух.

– И вы никогда не сношаетесь с людьми?

– Никогда; я - скотоложец и убийца и от этого не отступлю.

Не успел Альмани ответить, как у наших ног разверзлась земля и вырвалась лава. Я поднялся, испуганный, а он, даже не шелохнувшись, продолжал массировать свой орган и флегматично поинтересовался, куда я спешу.

– Не уходите,.
– заметил он.
– вы хотели узнать мои страсти, так глядите. Посмотрите, - продолжал он, увеличивая темп мастурбации, посмотрите, как поток моей спермы хлынет в это месиво битума и серы, приготовленное нашей любезной природой. Мне кажется, я в аду и извергаюсь в адский огонь, эта мысль забавляет меня, я и пришел сюда только удовлетворить свою страсть.

Здесь он выругался, зарычал и взорвался, и его семя отправилось гасить лаву.

– Идемте со мной, Альмани, - предложил я ему, - я так жажду познать вас до конца. У меня для вас есть жертвы, а я хочу заодно раскрыть ваши секреты.

Когда мы пришли, химик полюбовался моим жилищем, похвалил мои вкусы, позабавился в моем серале. Я дал ему козочек и с удовольствием наблюдал, как он совокупляется с ними и при помощи провода наводит молнию на голову прекрасной неаполитанки шестнадцатилетнего возраста, которая погибла при этой операции; другую он поразил электричеством, и она скончалась в ужасных муках; он наполнил легкие третьей таким количеством воздуха, что она задохнулась через секунду. Он долго рассматривал свою обнаженную жертву, долго тискал и лобзал ей ягодицы, сосал задний проход, и, по его словам, один этот эпизод давал ему необходимую дозу возбуждения, чтобы приговорить ее к смерти. Его эксперименты коснулись также юношей, с которыми он покончил таким же образом. Затем он показал мне многие свои секреты, и мы приступили к великому предприятию - цели нашего знакомства. Способ был прост: надо было лишь приготовить лепешки весом десять-двенадцать фунтов, начиненные водой, железными опилками и серой; их зарывают в землю на глубину три или четыре фута на расстоянии нескольких лье приблизительно в двадцати дюймах друг от друга; как только они нагреваются, происходит спонтанный взрыв. Мы запасли столько взрывчатого материала, что весь остров испытал одно из самых жестоких землетрясений, какие потрясали его за всю историю: в Мессине было разрушено десять тысяч домов, стерто с лица земли пять больших зданий, и двадцать пять тысяч душ стали жертвой нашего беспрецедентного злодеяния.

– Знаете, дорогой, - сказал я химику, когда мы осуществили эту операцию, - когда люди сделали вместе так много зла, самое разумное для них - расстаться; возьмите пятьдесят тысяч франков и не будем никому рассказывать друг о друге...

– Молчание - это я вам обещаю, - отвечал Альмани, - а деньги не возьму. Разве вы забыли мои слова: я не принимаю вознаграждения за свое злодейство? Если бы я сделал вам добро, я бы принял деньги, но речь идет о зле, которое доставило мне удовольствие, так что мы квиты. Прощайте...

Мое отвращение к Сицилии удвоилось после того ужасного события и, почувствовав, что в будущем ничто на свете не удержит меня здесь, я продал свое поместье, перерезав горло всем предметам из моего сераля и даже Клементии, несмотря на ее исключительную привязанность ко мне. Пораженная моей жестокостью и неблагодарностью, увидев с ужасом, что я приготовил ей более мучительную смерть, чем остальным, она осмелилась обратиться ко мне с упреками.

– Эх, Клементия, - сказал я ей, - как же плохо ты знаешь распутников, если не веришь в то, что я придумал для тебя такую смерть! Разве тебе не известно, что признательность, которой ты собираешься навьючить мою душу, является для ее истертых пружин еще одним толчком к преступлению, и если я, убивая тебя, испытаю печаль или угрызения, то это будет оттого, что не смог мучить тебя сильнее?

Она умерла на моих глазах, и я прекрасно кончил. Я отплыл в Африку с намерением присоединиться к варварам тех опасных стран, чтобы сделаться, если смогу, в тысячу раз более жестоким, чем они.

Но именно тогда меня коснулось непостоянство судьбы, которая показала мне свою изнанку: воистину, хотя ее рука почти всегда благоволит к злодеям, те, кто были палачами, должны стать в свою очередь жертвами, когда появляются более сильные злодеи... Впрочем, эта истина не годится для добродетели, ибо, судя по моему рассказу, ее всегда кто-нибудь терзает и преследует, но она, эта истина, учит нас, что человек, будучи, по своей слабости, игрушкой всех капризов фортуны, должен противостоять им, если он не сумасшедший, только терпением и мужеством.

Я сел в Палермо на небольшое легкое судно, которое нанял для себя одного. Доплыл до скал Куля, мы заметили вдалеке берега Африки. А чуть дальше нас атаковал пиратский корабль, и мы сдались без сопротивления. В один миг, друзья мои, я лишился и богатства и свободы; в одну минуту я потерял все, чем более всего дорожат люди. Увы, сказал я себе, когда меня заковали в цепи, если бы эти неправедно скопленные деньги попали в лучшие руки, может быть, я примирился бы с судьбой, но найдут ли они лучшее применение у негодяев, которые рыскают в этих водах только для того, чтобы пополнить гарем тунисского бея? Будет ли им лучше у них, чем у меня, потому что я также купил бы на них сераль? Где же она, высшая справедливость судьбы? Но в конце концов я решил, что это лишь один из ее капризов: сегодня он меня разорил, а завтра другой поможет мне.