Зиэль
Шрифт:
— …а я тебе скажу, в чем твоя главная беда.
— В чем? Что я страшная лицом? Так я это и сама знаю.
Кривлянье девичье неистребимо, ни в беде, ни в радости: не сказать, что эта Лерра красавица, но ведь и не уродина, обычная миловидная девчонка, черная коса, круглая мордашка, мягкий носик, пухлый ротик, короткие реснички… А сама о себе она думает еще лучше, гораздо лучше, но вслух, предо мною — ругает себя беспощадно, ожидая немедленных возражений.
— Нет, как раз ты далеко не страшная. У тебя своя красота, особенная, потому что ты готова раскрыть ее не каждому встречному…
— А в чем???
— Да именно в том, что ты не такая как все.
— Как это…
— Ну… ты разве сама не замечала ранее, что твои вкусы, желания, мысли — они не такие как у твоих подруженек? Им одно подавай — а тебе другое, они все влево хотят свернуть, за грибами, а тебя направо тянет, по ягоды. Ты видишь такое, что им не понять, а то что им нравится — тебе скучно. Бывало этак?
— Не зна… Да, думаю, что да. Бывало, и не раз. И ничего ведь им про свое не объяснишь. То ли это мне слов не хватает…
— То ли им соображения и воображения, что вернее. Почему ты можешь понять их заботы и горести, а они твои слушать не желают, лишь знай о своем трещат без умолку?
— Точно. Да, дядя Зиэль, так и есть: почему-то как нужно им выплакаться — они сразу ко мне бегут, а мне даже и поделиться не с кем! Та же и Рузка, есть у нас такая, старшая дочь у Белобрысого…
— Погоди. А тебя как звать-то?
— Лерра. Батюшка у меня лесничий.
— Хорошее имя, и отца твоего видел, достойный человек, давеча пили вместе. Так вот: ты необычная, ты не такая как все, отсюда и основной источник неприятностей. Он у тебя в голове, горький источник сей. А остальное в сердце. Ты вот что лучше скажи: он догадывается?
— Нет. Точно, что нет, дядя Зиэль! Я никому-никому ничегошеньки не говорила, даже Рузке!
— Угу. А он… с Рузкой… как?
Не-е-ет, до этого слезы были не в счет: Лерра моя в таком плаче зашлась, что прежние рыдания рядом с этими больше на засуху стали похожи…
— Лерра, ты не ответила.
Взбунтовалась против меня девчонка: глаза под кулаки спрятала, головой мотает, вместо слов, в ответ на мои вопросы — одни всхлюпывания и стоны сердечные.
— Она хоть красивая? Из незамужних девиц есть в деревне кто-нибудь красивее ее?
Ну, против такого змеиного укуса никакое горе, никакое запирательство не устоит!
— Дура она, вот и всё! И уродина толстобокая! И пусть он катится… И не надо мне больше ничего! Ни от кого!
— Погоди, погоди… Толстобокая, говоришь?… А не та ли это Рузка, чернявая такая, что чуть ли ни каждый вечер на заставу бегает?
Здесь вся деревня черноволоса, за редким рыжим и седым исключением, поэтому я мог не опасаться, что меня немедленно поймают на обмане… Лерра тут же перестала всхлипывать и даже задумалась с робкой улыбкой… Но — нет, улыбка погасла, надежда иссякла, девчонка действительно умна.
— О,
— А как его звать, я забыл?
Лерра задумалась коротко, и глаза ее совсем высохли… И слегка сузились. Но — ответила:
— Эязу.
— Неплохое имя. — Чтобы потом не раскошеливаться на большие колдовские потуги, я немедленно пошарил внутренним зрением по окрестностям и без труда нашел этого Эязу: он спал у себя дома, старший сын мельника, сам будущий мельник. Можно было бы поступить грубее и прямее: взять и вырвать из девчонкиных мыслей подозрения в мою сторону и сожаления по поводу собственной откровенности, как я до этого молнии из туч выкорчевывал, но я предпочел пойти в обход, пусть и с помощью ознакомительной волшбы, но человеческим путем:
— Этого Эязу я точно знаю. С меня ростом, худощавый, пока еще жидковат, но уже довольно сильный, плечистый, волосы короткие, тугими колечками, бороду бреет, глаза… зеленые. Неплохой парень, видно, что основательный, не болван какой-нибудь.
— Да… это он…
Помолчали оба. Она покусывает губки, словно собираясь спросить что-нибудь, либо как-то иначе продолжить беседу, но не спрашивает и не продолжает, а я просто даю время отстояться в ее голове сказанному и услышанному.
— Нет, Лерра, избранник твой не болван, это точно. Только вот красота его какая-то такая… больше девчонкина.
— Как это… Дядя Зиэль?… Как это — девчонкина? — Мы заговорили о Эязу, ее возлюбленном, и отказаться от такого разговора — выше девичьих сил. Влюбленные — они, скорее, от сна и обеда откажутся, нежели от обсуждения предмета своих страстей.
— Ну… Брови чересчур красивые, зубы слишком белые, худощав, длинноног… — Лерра тяжко-претяжко вздохнула, подтверждая… — Мужчине лучше бы выглядеть понадежнее, поувесистее…
— Да… — Девушка нерешительно кивнула, пытаясь и на этот раз согласиться…
— Впрочем, главное — что не дурак, но это очевидно. Да и не стала бы ты прикипать сердцем к дубине безмозглой… Точно ведь?
— Не стала бы. Зато он стал! Ну и ладно… и пусть они себе…
— Ти-ха! Ти-хо… Закрыла губки и слушаешь меня. Дело поправимо. И легко поправимо. Но ты уверена, что тебе нужен именно Эязу, а не кто другой? Ты точно в этом уверена? Не раскаешься потом в выборе? Не пробьет жалость к побежденной Рузке?
Я наседаю с вопросами, выстраивая их один за другим, так, чтобы они быстро и мягко подталкивали девчонку к нужному ответу, то есть, к общему для нас с ней.
— Нет, конечно… Ой, то есть — да! Никого!.. Я… мне только он нужен! А Рузка… тоже, конечно…
— Ну, если ты в том уверена и действительно этого хочешь…
— Да я за это что угодно бы отдала!
— Сказано опрометчиво. Но — на сей раз не надобно ничего отдавать, в подарок от меня получишь. В таком случае, тебе надобно будет послушаться меня и потерпеть до завтрашнего вечера… если он наступит…
— Как это — если он наступит, дядя Зиэль?
— Это я так шучу. Завтра вечером обретешь мечтаемое, но… Первое: тебе следует сменить осанку: ты сутулишься.