Зигмунд Фрейд
Шрифт:
Проводил ли он в то же время свои восемнадцать или девятнадцать анализов, долгие месяцы ничего не говоря об этом своему другу? И мог ли он одновременно достичь самых ранних воспоминаний в каждом из них? 16 октября, восемь дней спустя после первого сообщения, он объявляет, что «разгадал загадки» и два типа невроза, истерия и навязчивые неврозы, «в основном побеждены».
Возможно, Фрейд просто использовал некоторые обстоятельства жизни пациентов в своих целях — потерянное время, утраченную любовь, неприятные воспоминания своей вины. Он услышал достаточно, чтобы заинтересоваться самыми личными воспоминаниями — детским стыдом и удовольствием, которые большинство носит в себе, не полностью забывая и по-настоящему не помня. Такие воспоминания были и у самого Фрейда, как он вскоре
Многие годы после его смерти никто не ставил под сомнение его утверждения о том, как он создал свою теорию. Переписка с Флисом была недоступна, да и в любом случае с Фрейдом не спорили. Теперь есть реальные предположения, что Фрейд создал теорию совращения на основе творческих догадок. Возможно, именно так и создаются научные открытия, но Фрейд-то говорил совсем об ином. Он утверждал, что скрупулезно накапливал фактический материал. Такие сомнительные утверждения вредят самому психоанализу вне зависимости от того, верна теория совращения или нет.
Доказательства заключались в людских воспоминаниях. Это допускало любую неточность, потому что детские воспоминания отрывочны и их трудно проверить. Фрейд признал в своей апрельской лекции, что это сложно. «До применения анализа, — писал он, — пациенты ничего не помнят об этих [сексуальных] сценах». Аналитику приходится убеждать их. «Только сильнейшее принуждение со стороны врача может заставить их воспроизвести их».
Когда эти воспоминания поднимаются на поверхность, пациенты испытывают «сильные ощущения», которые вызывают у них чувство стыда, а впоследствии утверждают, что «как будто не вспоминали» Фрейд видел в этом доказательство истинности воспоминаний: зачем пациентам отрицать то, что они сами придумали? Другими словами, чем сильнее сопротивление, тем более прочно эти воспоминания заперты в бессознательном. «Позже позиция Фрейда немного изменилась. К 1900 году он уже говорил пациентам, что „самые ранние детские воспоминания“ „невозможно получить в первозданном виде“. В 1918 году он стал говорить еще более уклончиво. „Эти детские сцены во время лечения не воспроизводятся в виде воспоминаний. Это продукты реконструкции“.»
Эта идея в более широком смысле стала основным оружием психоаналитиков, которое они использовали в качестве уничтожающего аргумента в споре с «неверующими»: ваши нападки на доктрину свидетельствуют об эмоциональном сопротивлении, и вам самим нужно подвергнуться психоанализу, после которого вы поймете, как вы заблуждались.
Что же касается предположения, что он сам закладывает эти мысли пациентам в головы, Фрейд отмел его в своей лекции как «безосновательное». Он защищал свою теорию (как в тот вечер, так и всегда) уже известным нам способом только те, кто использует психоанализ (а в 1896 году это был только сам Зигмунд Фрейд), достаточно компетентны, чтобы судить об этой «смутной области знаний». То есть вы поймете, если вы Фрейд. Но вы не можете ничего понять, если вы не Фрейд — или хотя бы не Флис.
Теория подразумевала авторитарный подход к пациентам: так видел работу аналитика сам Фрейд. Его ранние работы содержат множество тому свидетельств. Еще в «Этюдах по истерии» он заявляет, что нужно смело говорить пациентам, о чем они теперь должны думать, потому что «это не повредит». Воспоминания о преждевременном сексуальном опыте «нужно извлекать [из пациентов] по кусочкам». Сопротивление пациентов надо подавлять, «подчеркивая нерушимость наших убеждений».
Флис, из первых рук знавший обо всех этих подробностях, не публиковавшихся в статьях, видео, как работает деспотичный Фрейд. У него была кузина, фрейлейн Г. де Б., истеричка,
Когда я предложил ей это объяснение, она не стала возражать, но потом она сделала ошибку, спросив самого отца, который при первых же намеках с негодованием вскричал «Ты что, хочешь сказать, что это был я?» — и поклялся в своей невиновности.
Теперь она яростно сопротивляется, утверждает, что верит ему, но начинает лгать и давать ложные клятвы, что объединяет ее с отцом. Я пригрозил, что отправлю ее назад. В процессе лечения я убедился, что она уже практически верит в это, хотя и отказывается признавать!
Этот рассказ начинался словами «Habemus papam!» — «У нас есть Папа!». Радость Фрейда очевидна — он заполучил очередного совратителя.
Так и работал психоанализ. Если бы Фрейд был более откровенным с венскими невропатологами, он мог бы рассказать им про этот случай. Неприятные воспоминания Г. де Б. были не столько ее воспоминаниями, сколько толкованием событий Фрейдом. Он «предложил» ей объяснение, и она «не стала возражать». Она не сказала ему: «Я помню, как отец вошел в спальню и…» Фрейд основывался на уликах: одна — это экзема вокруг рта, нервный тик, выражающийся в сосательных движениях губ и затрудненность речи в детстве (как будто с «полным ртом»).
Возможно, Крафт-Эббинг пробормотал себе под нос: «Сказки!» Не исключено, что он даже поинтересовался, какая польза от того, что Фрейд настроил женщину против отца на основе в лучшем случае сомнительных доказательств. Но Фрейд не считал себя виноватым в том, что в интересах лечения восстанавливает таким образом детские воспоминания. Полных детских воспоминаний не бывает, и реконструкцию он считал единственным способом обнаружения столь важного факта совращения.
В «Покрывающих воспоминаниях» (1899) он предположил, что наши скудные воспоминания раннего детства — не то, чем они кажутся. Ничем не примечательные события как бы загораживают более серьезные, но неприемлемые воспоминания. Даже эти слова слишком ясны по сравнению со сложной идеей, которую пытался передать Фрейд. «И действительно, можно усомниться, — пишет он, — есть ли у нас воспоминания о детстве, или же мы владеем только воспоминаниями, относящимися к детству».
«В моей памяти сохранилось около тридцати различных событий, происходивших со мной до пяти лет, каждое из которых занимало не более получаса. Большая часть не представляет никакого интереса. Одно из них: мне в качестве шарады показывают тюремную камеру в пригородной тюрьме. Это делает полицейский, которому мой отец сообщил о несчастном случае на каком-то пустыре, в котором участвовали я и мальчик-рассыльный на велосипеде. Что это был за несчастный случай, я не помню. Я вижу только каменный пол, деревянные нары, железные прутья, помню сладкий страх перед преступлением и наказанием. Может, это покрывающее воспоминание, за которым таится что-то неприятное? Читая Фрейда, пусть даже скептически, вы невольно встречаетесь со стрелами, направленными прямо в вас.»
От раздумий о людских воспоминаниях до создания тех, которые, согласно «толкованию», у них должны быть, не один шаг. Уверенность Фрейда в собственных силах поразительна.
Возможно, теория совращения вызывала у многих сомнения. Но тем не менее это было четкое заявление, которое можно было подтверждать или оспаривать. Подписываясь под ним, Фрейд наверняка знал, что рано или поздно другие обнаружат (или не обнаружат) те же доказательства, что есть у него. Любое отклонение от истины будет замечено. Поэтому (как предполагают) он верил в свою теорию. Но он все же сфабриковал доказательства, говоря о сотнях часов, проведенных с пациентами. Где еще он согрешил против истины? Предположительно, он был настолько убежден в том, что разгадал загадку невроза, что чувствовал себя вправе немного приукрасить данные, дабы убедить сомневающихся. Это интуитивное ощущение собственной правоты сопровождало его всю жизнь. Сильной стороной Фрейда было воображение, а не факты.