Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка
Шрифт:
Что касается моих нравственных принципов, они были заимствованы у родителей и приняты доводом логики: «добро — творит добро», «зло — возвращается местью». Таков конечный результат — прожитая жизнь не раз убеждала меня в том же.
Каким бы тяжелым не было положение заключенных, но надежды на лучшее, на перемены все же поддерживали в нас дух. Да и диалектика нас учила тому же: «нет ничего вечного, постоянна только переменчивость». 1953-й год подтвердил это и вселил реальные надежды на скорую смену режима.
Лето 1953 года было ознаменовано массовыми
Так случилось, что Красноярская внутренняя тюрьма стала приемным пунктом для многих заключенных, участвовавших в волнениях лета 1953 года.
Во внутренних тюрьмах тишина — обязательное условие содержания зэков. Нарушение тишины влечет за собой наказание. Первые полгода, проведенные мной в Красноярске, прошли под знаком этих правил. И вдруг в тюремный распорядок этих правил ворвался шум толпы, хор голосов, свист, смех, истошные команды перепуганных вертухаев, на которых вошедшие в кураж зэки не обращали никакого внимания.
Что это значит? Кого привели в тюрьму?
Оказалось, пришел этап из Норильска. Прибывшие в тюрьму, поправ все законы, устроили настоящий погром, проявляя полную свободу действий и неподчинение надзору. Да, это были они, норильчане! Уже в первый час, мы, сидевшие в тюрьме зэки, получили полную информацию о волнениях, прошедших этим летом в норильских лагерях. Перескажу ее со слов участников и очевидцев.
Созданные в пятидесятые годы особые лагеря усиленного режима «Берлаг», «Озерлаг», «Речлаг», «Карлаг», «Степлаг» настолько ужесточили жизнь и положение заключенных, что «тянуть» срок стало здесь намного труднее, чем в обычных лагерях.
И тут Норильск взорвала невероятная новость: министр внутренних дел СССР, измаравший себя кровью тысяч невинных жертв, сам признан злейшим врагом государства и агентом мирового империализма. Он изобличен в своих преступных действиях, арестован и предстал перед судом. Вина его оказалась такой тяжелой, что решение Суда было однозначным — высшая мера наказания.
Не трудно представить, как восприняли это известие люди, попавшие в бериевские застенки, рабы с пожизненным клеймом изменников Родины!!! Охранники и заключенные как будто поменялись местами — это со слов зэков, которые стали участниками этих перемен. Каким только оскорблениям не подвергали тогда бериевских опричников! Все позволено, все по адресу!
Надзор еще не успел разобраться, какому Богу молиться. Правда, и заключенные не разобрались в ситуации, не поняли главного — перемены будут недолгими.
Волнения, начавшиеся на «Медвежке» (так назывался один из лагпунктов), были спровоцированы военизированной охраной. Суть конфликта была в том, что вышедшие из жилого барака «западники» решили спеть украинскую песню. Они стояли неподалеку от зоны ограждения.
Какую песню пели «западники» и каково было содержание, я не знаю. Но она, явно, не понравилась офицеру за зоной. Он окрикнул поющих и приказал замолчать. Его будто не слышали. Это вывело вохровца из равновесия. Он стал материться и угрожать оружием.
Итак, песня продолжалась. Тогда он крикнул автоматчиков
Этого не ожидали… Выстрелы взбудоражили людей в зоне. Зэки стали выбегать из бараков и, увидев расстрелянных, стали кричать: «Бей мусоров!»
Было ли это спланированное выступление или произошло оно спонтанно? По логике, события были спровоцированы офицером. Но все остальное совершилось в ответ на произвол и оказалось последней каплей в чаше терпения заключенных.
Прихватив в руки, что попало, зэки бросились в малую зону, где обычно находился надзор, а также на проходную. Перепуганные охранники, не оказывая сопротивления, бежали за зону, опасаясь расправы. Сбежала охрана и с вышек — зэки повсюду устанавливали свою власть и порядок.
В знак траура по погибшим в зоне появились флаги. Заключенные действовали организованно и сплоченно. Произволу и насилию режима восставшие решили противопоставить организованность и порядок. Предложили изготовить рукописные листовки с изложением требовании к властям. С помощью высоко запущенных змеев, листовки летели в небо и далее в нужном направлении — в город.
Для разрешения конфликта стачком требовал приезда из Москвы Генерального прокурора и представителей советского правительства. До приезда правительственной комиссии и расследования работа на всех объектах, где работали заключенные особых лагерей, была прекращена.
Руководство особых лагерей заняло выжидательную позицию — не хотело удовлетворять требования заключенных. Да и правительство тоже не спешило в Норильск (разве можно уступать бунтовщикам, идти у них на поводу?)
В Норильск приехал заместитель Генерального прокурора СССР. Только тогда зэки возобновили работу и комиссия приступила к разбору требований.
Действуя испытанными методами, она решила выявить зачинщиков. Потом их нужно было изолировать и добавить новые сроки. Что и было сделано. Зачинщиков и активно поддерживающих их выступление отправили по Енисею в Красноярск, а мелкую «рыбешку» оставили в норильских лагерях.
Прибывшие в Красноярск зэки, с большими сроками, опытом лагерной жизни на Севере, были не робкого десятка и вели себя во внутренней тюрьме независимо, без оглядки на последствия. Надзор пока не проявлял карательных мер, ожидал своего часа. Когда взбунтовавшую массу распихали по разным гулаговским пунктам, началась расправа с организаторами. Тогда-то ВОХРа вернула на время себе потерянные позиции.
Но что меня особенно удивило, это то, что волнения лета 1953 года прошли почти одновременно во всех особых лагерях, расположенных в разных концах Союза. Зэки выступали против ужесточения режима и в Воркуте, и в Норильске, и на Колыме, и в Средней Азии.
Я пробыл с норильчанами во внутренней тюрьме очень недолго — мои заявления в прокуратуру края, наконец, были услышаны.
Но перевели меня сначала в тюрьму № 1, а там положили в больницу. От длительного недоедания у меня начался процесс авитаминоза и малокровия. Условия в больнице были получше, я получал больничное питание. После лечения снова перевели в общую камеру и только в середине декабря 1953 года меня отправили на этап.