Зима была холодной
Шрифт:
Один из лакеев тут же спрыгнул с лошади, доставая нож. Два коротких движения, и мешковина разошлась. Братья обречённо наблюдали за серебристыми боками двух лососей, которые, почуяв свободу, принялись сильнее молотить хвостами по воде.
— Вы ведь знаете, что ловля рыбы в графстве запрещена, не так ли? — нахмурился Норфолк, глядя сверху вниз на притихших мальчишек. Старший насупился, глядя исподлобья, младший же тоненько всхлипывал, размазывая слёзы по грязному лицу.
— Нам нечего есть, ваша милость, — ответил старший. — Мы поймали эту рыбу не для
— Понимаю, — сочувствующе кивнул Норфолк. — Как тебя зовут?
— Колум МакРайан, ваша светлость. — Граф не спешил наказывать их, и в голове Колума вспыхнула отчаянная надежда, что, может быть, сегодня им повезёт и они смогут нормально поесть.
— Послушай, Колум, ты ведь католик, так?
Колум кивнул, не понимая, куда клонит граф.
— Тогда ты должен знать о заповеди: «Не укради», — с притворным сочувствием продолжал Норфолк. — Разве могу я позволить тебе нарушить эту заповедь и гореть в аду?
— Нет, ваша светлость, — еле слышно ответил Колум.
— Правильно. Как истинный христианин, коим я являюсь, я не могу спокойно смотреть на то, как мои люди ступают на путь неправедный. Заберите рыбу, — он обратился к слуге. Тот спешно принялся ловить извивающегося лосося, когда из мешка вынырнула небольшая форель, нырнув в мутную воду. — Впрочем, я не могу позволить вам умереть от голода, поэтому эту рыбёшку можете оставить себе.
Спустя минуту всадники уже продолжили путь, возобновив прерванный разговор. Слуга поспешил следом, неся двух крупных лососей в мешке. Колум злобно проводил их взглядом и повернулся к всхлипывающему брату.
— Успокойся, Киллиан. В следующий раз нам повезёт больше.
— В следующий раз нас убьют, если поймают! — выкрикнул тот, падая на колени и пытаясь поймать форель и завернуть её в разодранный мешок.
Колум не ответил. Голод, охвативший Ирландию и бушевавший уже третий год, уничтожил половину населения гордой страны. Погибший от болезней картофель, которым была засажена почти вся Ирландия, лишил людей не только еды, но и средств к существованию. Те, кто не мог заплатить лендлорду ренту, оказывались на улице, и целые деревни срывались с места в поисках лучшей доли. Говорили, ближе к Дублину давали работу на стройке железной дороги или в работных домах. Но семья МакРайан упорно оставалась в родных местах, там, где выросло не одно поколение, там, где лежал прах предков.
После смерти отца Колум не раз заводил с мамой разговор о том, что надо уходить. Через месяц надо было платить ренту, а денег не было. Но мать упорно держалась за крохотный клочок земли, неустанно приговаривая, что голод вечным быть не может. А земля — это корни, то, что делает их ирландцами, а не бездомными бродягами без роду. Вот только зима 1847 года уничтожила все надежды на урожай, а голод, и до этого призрачно маячивший над семьёй, стал осязаемым. Они не ели уже два дня; картофельные очистки, из которых мать варила похлёбку, вчера пришлось выбросить — они сгнили, и Анора, младшая из сестёр, слегла с дизентерией.
Озёра,
— Пойдём, — вздохнул Колум, когда Киллиан увязал, наконец, рыбу в мешок. Тяжело вздохнув, брат поднялся с колен и побрёл за Колумом, низко опустив голову.
Через два дня Анора умерла. За ней последовали Агна и Дэрвин, подхватив ту же болезнь, что унесла жизнь младшей сестрёнки. Каели МакРайан держалась дольше всех, но братья подозревали, что мама не доживёт и до конца недели. Сейчас мысль о том, что не стоит есть похлёбку, чтобы оставить побольше сёстрам и маме, уже не казалась им такой верной. Но поделать уже ничего было нельзя. Врач в их деревне был редким гостем, а лечебные травы давно пошли на чай и суп, вне зависимости от своего назначения. И теперь Каели МакРайан лежала на своей кровати, завёрнутая в цветастый шерстяной плед, и, болезненно морщась, смотрела на оставшихся в живых сыновей.
— Я была неправа. — Каели посмотрела на Колума, сидевшего по правую руку на кровати. — Мы должны были уходить. Не цепляться за землю, которая больше ничего не родит.
— Не надо, мам. — Колум кусал щёку, с болью глядя на крохотную, казавшуюся детской, фигурку. Всего три года превратили Каели МакРайан из цветущей женщины, матери большого шумного семейства, в иссушенную голодом старуху.
— Что уж тут, — через силу усмехнулась Каели, — теперь говорить не о чем. Я умею признавать свои ошибки, даже лёжа на смертном одре.
Киллиан, сидевший слева, резко отвернулся, глотая слёзы.
— После моих похорон уходите, — твёрдо проговорила Каели, переводя взгляд с одного сына на другого. — Уходите, но помните, где ваши корни. Никогда не забывайте об этом. Вы — МакРайаны из Мейо, и этого ничто никогда не изменит.
— Никогда не изменит, — повторил за ней Колум. Киллиан кивнул.
— Я знаю, у вас всё получится. Вы сможете выбиться в люди и ещё заставите говорить о МакРайанах. А пока… — Каели судорожно вздохнула, проглотив ком в горле. — Заботьтесь друг о друге. Ты слышишь меня, Колум? Заботься о брате. Обещай, что не бросишь его, никогда не бросишь.
Колум сумрачно молчал. Ещё вчера он решил, что уйдёт в «Молодую Ирландию», партию, образованную недавно. Неделю назад мимо деревни прошли несколько мужчин, направлявшихся в Баллингари, где, по слухам, собирались основные силы движения. Тогда он не задумался об этом, но теперь мысли о том, чтобы бороться за независимость Ирландии, казались правильными.
— Колум МакРайли! — голос Каели окреп, в нём послышались властные нотки, что столько лет приводили в трепет отца, семью и всю округу. — Обещай, что ты не оставишь своего брата. Что будешь присматривать за ним. А он, — быстрый взгляд на Киллиана, — за тобой.