Зима Гелликонии
Шрифт:
Серый уличный свет залил комнату. Пока два спутника верховного священника глядели наружу, Чубсалид торопливо всматривался в черты сидящего перед ним человека. Некоторое количество тусклого света упало на трон, где неподвижно восседал в тени олигарх; черты его лица проявились отчетливей.
— Я знаю вас! Конечно же, вы... — но верховный священник не успел договорить: солдат грубо схватил его за плечи и без лишних церемоний развернул к окну. Стоящий у окна стражник указал вниз.
Внизу под окном лежал как на ладони внутренний двор замка, окруженный серыми стенами. Любой, кто находился во дворе, испытывал давящее
В самой середине двора были сложены колодцем бревна. В центре колодца был установлен высокий прочный столб. Столб окружала деревянная платформа, а сам он был огорожен деревянной клеткой. Среди бревен для легкости розжига торчали вязанки хвороста. Неподалеку в жаровне дымились угли.
Олигарх снова заговорил:
— Кара за предательство — смерть. Вы знали это еще до того, как вошли сюда. Смерть на костре. Вы посмели выступить против государства. За это вы сгорите.
Штора снова была задернута. Парлингелтег опять заговорил, и опять его голос звучал дерзко.
— Если вы посмеете сжечь нас, вы обратите религию Сиборнала против государства. На вас поднимется всякая рука. Вам не выжить. Сиборнал тоже погибнет.
— Я позабочусь о том, чтобы весь мир узнал об этом злодействе! — вскричал Аспераманка и бросился к двери, но был задержан солдатами и возвращен обратно.
Чубсалид, стоящий посреди зала, успокоил военачальника:
— Будь тверд, мой добрый священник. Если подобное злодеяние совершится здесь, в центре Аскитоша, то останутся те, кто не найдет покоя до тех пор, пока Азоиаксик не восторжествует. Перед нами чудовище, которое считает, что предательство сильнее любой армии. Скоро он обнаружит, что предательство стоило ему всего.
Неподвижный человек на троне заметил:
— Величайшее благо — выживание цивилизации в течение нескольких последующих веков. Ради этого блага все остальное можно принести в жертву. В том числе и нравственные принципы. Если восторжествует чума, то закон и порядок падут. Так всегда бывало в начале Великой Зимы — в Кампаннлате, в Геспагорате и даже в Сиборнале. Армии, обезумев, бежали, ученые записи жгли, культурные памятники цивилизации уничтожали. Торжествовало варварство.
Но в этом Году, этой Зимой, мы победим/должны будем победить. Сиборнал превратится в крепость. К нам уже никто не способен проникнуть. Вскоре ни одна живая душа не сможет уехать или уплыть из страны. На четыре века мы превратимся в оплот закона и порядка, да прольются об этом слезы стай голодных волков. Мы будем жить тем, что дает нам море.
Будут установлены шкалы ценностей, но определять их будет выживание. Мне не нужны ни церковь, ни государство, состоящие из вольнодумцев и легкомысленных. Такое решение приняла олигархия. Наш план единственно верный, способный сохранить жизнь максимальному количеству людей.
Следующей Весной мы восстанем в полной силе, в то время как Кампаннлат погрязнет в дикости и их женщины будут таскать повозки с дровами, как гужевые животные, если только эти люди не позабудут к тому времени, что такое колесо. Тут-то мы раз и навсегда положим конец угрозе, исходящей из этой дикой страны.
И вы называете нас злодеями? Вы называете это злом, верховный священник? Вы называете злом возможность завоевать следующей весной целый материк?
Улыбаясь такой риторике,
— Хотя вы уверены в обратном, но ваши речи — это речи и планы слабого человека. У нас в Сиборнале очень суровая религия, откованная, как само Великое Колесо, в нашем суровом и холодном климате. Но то, к чему мы взываем, — стоицизм, а не жестокость. То, о чем говорите вы, означает лишь забвение правосудия. В конце концов вы обнаружите, что ваш план насаждения жестокости рано или поздно потерпит неудачу, и вас ждет неминуемый крах. Это неизбежно.
Человек на троне шевельнул рукой, что могло означать досаду.
— Вы ошибаетесь, верховный священник, уверяю вас. По-вашему, выходит, мы должны хоронить своих мертвецов и пустить все на самотек?
Снова зазвенел чистый молодой голос Парлингелтега:
— Но все умершие будут свидетельствовать против вас. Слово будет передаваться от одного духа к другому. Все всё равно узнают о ваших преступлениях.
Мрачный голос олигарха был ему ответом:
— Мертвые могут свидетельствовать словом. По счастью, они не могут свидетельствовать оружием.
— Но если все узнают о вас все, то оружие окажется в руках у живых!
— Сейчас вы не способны ни на что, лишь сотрясать воздух пустыми угрозами, но придет день, когда вы увидите этих живых под землей в тепле и довольстве, не помышляющих взять в руки оружие... То, что я сказал, никого из вас не подвигло изменить свое мнение и присягнуть на верность государству?
Человек на троне подал знак стражнику. Парлингелтег выкрикнул запретное ругательство:
— Абро Хакмо Астаб, проклятый олигарх!
Вооруженные солдаты с непреклонным видом прошли твердым шагом через комнату, чтобы встать позади духовников.
Аспераманка не мог вымолвить ни слова, до того тряслась у него челюсть. Он скосил глаза на Чубсалида, который похлопал его по плечу. Молодой священник взял Чубсалида за руку и снова выкрикнул:
— Если вы сожжете нас, то весь Аскитош займется пожаром!
— Предупреждаю вас, олигарх, — проговорил следом Чубсалид, — если вы попытаетесь столкнуть церковь и государство, то никогда не добьетесь успеха. Вы только разобщите народ. Если вы сожжете нас, то считайте, что ваши планы уже провалились.
Олигарх спокойно ответил:
— Я просто найду других, кто согласится сотрудничать со мной, верховный священник, только и всего. Дюжины послушных рабов с готовностью бросятся ко мне, стоит только посулить им ваше место — и еще почтут это за честь. Я хорошо знаю людей.
Солдаты схватили священников за руки, но Аспераманка вырвался. Он бросился к трону олигарха и упал на одно колено, склонив голову.
— Любезный олигарх, пощадите. Вы же знаете, что я, Аспераманка, был вашим преданным слугой всю свою жизнь, также и на войне. Вы не допустите, чтобы столь ценный инструмент был уничтожен из простой расточительности. Делайте с этими двумя все что хотите, но пощадите меня и позвольте служить вам снова. Я верю, что путь Сиборнала к выживанию именно тот, какой вы описали. Тяжелые времена требуют тяжелых мер. Чтобы люди выжили, власть духа должна проторить путь государственной власти, пусть временной. Пощадите меня, и я буду служить вам... во славу Господа!