Зима в горах

Уэйн Джон

— Что это? Запасной ключ?

— Должно быть. Во всяком случае, он подходит к наружной двери.

— Какая трогательная заботливость со стороны фрейлейн — ключ и запас топлива! Да к тому же еще ее творения — на случай, если нам захочется на них полюбоваться.

Райаннон опустилась на стул, продолжая приглядываться к нему и к окружающей обстановке.

— Я принесла грелку. Вам надо проветрить эти одеяла, прежде чем укрываться ими. Но у вас же нет постельного белья!

Роджер был тронут. Грелка казалась ему ярким символом ее расположения к нему.

— Завтра я раздобуду

пару нейлоновых простыней. А сегодня переночую и без белья — не помру.

— Ну вот что, — сказала она, — я-то поела, а вы нет.

— Но зато я выпил, а вы нет, — сказал Роджер, ставя на стол бутылку с джином.

— Не надо выпивать без закуски. Еще напьетесь, а я не хочу оставаться одна в пустой часовне с пьяным мужчиной.

Он отрезал толстый кусок черного хлеба, намазал его маслом, водрузил сверху несколько основательных кусков сыра и уничтожил все это у нее на глазах.

— Так-то лучше. — Она улыбнулась.

— А теперь, — сказал он, — я заслужил еще глоток спиртного.

Он плеснул джина в стакан, добавил воды, сахара.

— Ну, а вы? Выпьете со мной?

Она фыркнула:

— Джин после обеда?

— Это же лучше, чем ничего. А я держу пари, что у вас был обед трезвенников.

— Вот и ошиблись, всезнайка. Все выпили по рюмочке бузинной настойки. По случаю воскресенья.

— Ну что ж, — сказал он, протягивая ей стакан с джином, разведенным сахарной водой, — а это по случаю воскресного вечера. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье! — сказала она и покорно глотнула чудовищной смеси. Она сидела на краю низенькой кушетки фрейлейн, протянув одну руку к теплу, струившемуся из открытой дверцы печки.

Уют! Кто бы мог подумать? Он присел на кушетку рядом с нею.

— Райаннон, — сказал он. И не узнал своего голоса: он звучал так глухо от волнения. — Мне хочется понять вас.

— Зачем?

— Да ни зачем. Просто хочется. — Безотчетным жестом он взъерошил себе волосы. — Я давно перестал понимать людей. А попав сюда, и вообще не встретил ни одного человека, которого бы мог понять хотя бы отчасти. Единственный человек, давший себе труд объяснить, что им движет, был Дик Шарп. Но и его объяснения были крайне поверхностны — он главным образом пытался оправдать свои подлые поступки.

— Значит, вам хочется понять меня просто потому, что надо с кого-то начать?

— Нет, не потому. А потому, что вы это вы. Я никогда не забуду вас, даже если никогда больше не увижу. До конца моей жизни я буду вас вспоминать. Не удивительно, что я хочу понять то, о чем постоянно думаю.

— Иной раз лучше не понимать.

— Но не в том случае, когда речь идет о вас. В вас есть что-то… — Роджер беспомощно развел руками. Внезапно он почувствовал, что пьян: хлеба и сыра оказалось недостаточно. Или он опьянел от близости этой строптивой красотки? — Мне не хочется говорить, — сказал он. — Я хочу слушать. Расскажите мне о себе. Я хочу знать ваши взгляды на жизнь. Как она протекает, ваша жизнь? Она не может быть ограничена стенами этого славного одноэтажного домика, на склоне горы, с мамой, папой и с собакой под телевизором.

— О господи, конечно, нет, — сказала она беспечно. — Настоящая моя жизнь, разумеется, не в этом.

— Хорошо,

а в чем? Чем наполнена ваша жизнь? О чем ваши мысли? Расскажите мне, Райаннон. У меня нет никаких притязаний на вас, ни малейшего права расспрашивать вас о чем бы то ни было, но все-таки расскажите.

— Налейте мне еще джину, — неожиданно сказала она.

Роджер даже не заметил, что ее стакан уже пуст. Он приготовил ей еще одну основательную порцию.

— А теперь рассказывайте. Здесь тепло и уютно, угли жарко пылают и у вас благодарная аудитория в лице одного слушателя. Разве все это не пробуждает в вас желания поговорить о вашей жизни?

— Я не иду на поводу у своих желаний, — сказала она. — Иначе я бы уже давно попала в беду.

Что это нашло на нее? Роджер никак не ожидал услышать из ее уст такое полупризнание внутреннего конфликта.

Удобных кресел тут не было. Им приходилось довольствоваться кушеткой фрейлейн. Но сидеть, выпрямившись, когда не к чему прислониться, довольно трудно. Повинуясь внезапному порыву, Роджер вдруг закинул ноги на кушетку и растянулся на спине. Возле него оставалось еще достаточно места.

— Идите сюда, — сказал он.

— Нет, благодарю вас.

— Когда рассказывают о себе, это всегда делают лежа. Психоаналитики…

— Не задуривайте мне голову. Вы же не…

— Да, я не психоаналитик, но вы никогда не получите удовольствия от хорошей исповеди, если будете сидеть в напряженной позе. Поверьте мне. Расслабление позвоночника творит чудеса.

— В таком случае я лучше не буду его расслаблять.

— Не расслабляйте, ладно, — успокаивающе произнес Роджер, — но приведите его в горизонтальное положение.

Он даже не успел удивиться собственной дерзости, когда его рука обхватила ее за плечи и мягко притянула на кушетку рядом с ним. На секунду тело ее напряглось, противясь, и тут же стало податливым, и пружины кушетки упруго приняли на себя его тяжесть. Подчинившись, она покорно лежала рядом с Роджером. Кости у нее были тонкие, хрупкие, прямо как у кошки, — у Роджера кровь застучала в висках.

— Если я позволила себе лечь, это еще ровно ничего не означает, — пробормотала она.

— Конечно, нет. Просто так удобнее разговаривать.

— И даже разговора не будет, если я не захочу, — притворно чопорно проговорила она.

С минуту они лежали молча. Рука Роджера легко, непринужденно покоилась на талии Райаннон. Окна часовни запотели, печурка раскалилась до волшебного малинового цвета. Горы за стенами принимали вести от всей вселенной.

Она тихо лежала рядом с ним. Казалось, она решила целиком довериться ему, чтобы чувствовать себя в его присутствии так же свободно, как если бы была одна. А ведь она ни секунды не сомневалась в похотливости его намерений, в том, что в основе его отношения к ней лежит потребность коснуться ее, прижаться к ней, приникнуть, впиться в нее зубами, слиться с ней. Она приняла его — не как любовника на началах взаимных требований и обязательств, а просто как живое существо, перед которым ей не нужно носить маску. И, понимая это, он лежал молча и слушал: Райаннон заговорила так тихо, что голос ее, казалось, даже не нарушил глубокого торжественного молчания часовни.