Зима в стране "Ласкового мая"
Шрифт:
— Андрей, поиск звезд отменяется. Скоро они вообще не понадобятся. Кончилась пленка.
Надобно сказать, что проблема магнитной пленки была бичом божьим. Шосткинское объединение «Свема», выпускающее самую паршивую в мире пленку, вообще повело себя кое-как и почти прекратило выпуск этой позарез нужной «Рекорду» продукции. Наши звезды оказались без фонограмм, именующихся в простонаречьи «фанерой», и рисковали остаться без куска хлеба, поскольку в большинстве своем от рождения были безголосыми, как циклопы. Это грозило «Рекорду» крахом, потому что молчащие звезды были хороши
Когда за окном вагона замелькали пшеничные поля Сумщины, мой сосед по купе, молодой летчик гражданской авиации, уснувший еще в Москве, вдруг встрепенулся, грохнул по столику бутылкой демократического портвейна и представился:
— Саша. Из Оренбурга.
Я тогда и не подумал, что Саша — это Судьба. Мы вылакали портвейн, побеседовали о мощи гражданской авиации, ругнули Лигачева, сотворившего закон о борьбе с алкоголизмом, выразили уверенность, что закону осталось недолго жить. А потом Саша сказал:
— Ни хрена ты, Андрюха, не найдешь. Откуда у нас возьмутся самопальные таланты? Это ж не Ливерпуль.… Вот битлы — это да!
Меня стало скучно. Насчет битлов я был полностью согласен с пилотом… Саша еще раз оттянулся стаканчиком «розового» и вдруг сказал:
— Слышь, Андрей, ты что-нибудь знаешь про дискотеку «Глобус»?
— Во Флориде?
— Не, в нашем Оренбурге. Крутая дискотека. Я туда раньше ходил.
— Ну и что?
— Ничего. Помню, однажды привели туда пацана детдомовского. Весь оборванный, с фингалом. И жокей объявляет, что парнишка желает пропеть изысканной публике несколько песен. С ним парень постарше, клавишник. Почтенная публика не роптала, все уже забалдели и чего-то ждали. И вот пацаненок запел. Короче, Андрюша, меня не купишь. Я и флойдов знаю, и роллингов, по металлу ботаю. Но тут я заторчал. Классно пел парнишка.
— Да, у вас в Оренбурге все класс, — рассеянно подтвердил я.
— Слушай, — вдруг хлопнул себя Саша по обтянутой форменными штанами ляжке, — у меня ж есть кассета того парня. Я у диск-жокея за червонец прикупил. Хочешь, врублю?
Я уже видел, что Саша взял с собой в путь-дорогу, кроме портвейна, допотопный кассетник «Весна-2», и приготовился к худшему. Портвейн приходилось оплачивать заинтересованным слушанием. Саша достал заштурханную кассету, долго гонял ее в разные стороны, наконец, сказал:
— Кажется, вот здесь….
И я вздрогнул. Из самого убогого в мире кассетника вдруг раздалась песня. Я был тертым калачом и сразу усек, что все было самопальным. И запись, и аппаратура, и весь иной антураж. Кроме голоса. Голос был божественный. А песня была под стать. Песня была «Белые розы».
— Саша, — сказал я зажмурившемуся от удовольствия пилоту, — раскрой глаза. Продай мне эту пленку. На, четвертной.
— Да ты че? — с истинно уральским добродушием сказал пилот. — Дарю! Может пригодиться.
С тех пор я сто раз хотел найти Сашу, но его след затерялся в глубинах воздушного океана. Спасибо тебе, веселый уралец, от меня
Ледовое побоище
Он только и успел дойти до слов: «Лед с витрин голубых…», как, перекрывая шлягер Сереги Кузнецова «Белые розы», над стадионом пронесся хруст. Толстенные барьеры для стипл-чеза, которые еще утром являли крепость и мощь, разлетелись в щепы. Полутысячная толпа пацанов и обезумевших фанаток со спринтерской скоростью бросились к центру поля. Не часто увидишь такую резвую толпу. Казалось, она подобно урагану все сметет на своем пути. Я сразу же понял — их не остановить. К сожалению, подобный опыт имелся… Хваленые омоновцы в своей черной форме лишь провожали взглядом бегущих — а что, спрашивается, делать с четырнадцатилетней девчонкой? Не дубинкой же объяснять, что безумство на стадионе не входит в стоимость билета?
Я понимал — остаются считанные секунды перед непосредственным контактом с возлюбленной публикой, и, как Наполеон, бросил в бой старую гвардию — наших охранников, стыдливо закамуфлированных в разных отчетах под гордым именем «машинистов сцены».
Старая гвардия, как и под Ватерлоо, доказала, что она готова умереть за императора, но не более того… Натиск толпы оказался слишком могучим… Через мгновение бригадир охранников, обладатель какого-то там дана каратэ, Витя лежал на изумрудном газоне под кроссовками весело щебечущих фанаток.
Все бы ничего… Но накануне над городом прошел дождик, и кто-то из любительниц «Белых роз» мог наступить на провода высокого напряжения. Вот тогда будет не до веселья. Короче, я понял, что нужно спешно эвакуироваться под самую лучшую защиту — в автобус, который мы предусмотрительно подогнали к центральному кругу. Вездесущий администратор Аркадий Кудряшов, оказывается, уже успел непостижимым образом отрубить напряжение, и нам оставалось только с достоинством удалиться. А ураган, бушующий криком «Юро-о-о-очка!», налетал стремительно и неотвратимо, как истинное возмездие за хороший концерт. Я тронул Юру за плечо. Он так и стоял с микрофоном, глядя на толпу.
— Юра, уходим!
Шатунов стоял как вкопанный.
— Ну, что с тобой! Сейчас затопчут!
— Ноги, опять ноги, — обреченно произнес он, — не могу… В «Ласковом мае» об этом не знал никто, разве что Юркин закадычный дружок Серега Серков, с которым Шатунов воспитывался еще в оренбургском детском доме. А я знал, что при стрессе у юры иногда отказывали ноги… Как-то вечером мы ехали на машине моего друга детства. Дорога была пустынной…
— Можно, я проеду? — сказал вдруг Юра.
Иногда он садился за руль…
— Давай, — согласился друг.
И Юра вцепился в руль. Машину вдруг повело в сторону. Юра изо всех сил пытался вывернуть… Никто толком не понял, что случилось. Через несколько секунд мы с трудом выбирались из перевернутой машины. Шатунов был бледен и неподвижен…
Мы переглянулись.
— Что с тобой, Юра? — стараясь быть как можно спокойнее, сказал я. — Ведь все обошлось… Примяли чуть крышу — не беда, починим.
— Ноги… — сказал он.
Я подошел к Серкову.
— Надо смеяться! — сказал я.