Зимнее серебро
Шрифт:
Музыканты вступили, сначала нерешительно, но панов Мошель принялся хлопать в ладоши и повернулся к остальным гостям: мол, глядите, как я хлопаю! И понемногу все тоже стали прихлопывать в такт и притопывать. Они все точно состязались с Зимояром и своим шумом хотели перекрыть его стук.
Но такой стук ничем не перекроешь. Мы ведь всего-навсего люди. И все же музыканты стали наяривать бойчее, и все как давай петь — громче, громче, — и песня разрасталась, все поднимались со стульев, чтобы встать в общий круг. Гости опять взялись за руки и пустились в пляс — все, даже ребятишки меньше меня повскакивали и ринулась в хоровод. Даже совсем дряхлые старики поднялись — они по
Весь народ из хоровода разом сошелся к середине с поднятыми руками, а потом все отхлынули назад. Все танцевали, кроме нас с Вандой и Сергеем. Мы затаились, напуганные, и смотрели. А по ту сторону хороводов сидели король Зимояров и Мирьем, и они тоже просто смотрели, как все танцуют. Король так и держал ее руку. В хороводе кружились мимо нас какие-то люди, которых я не знал, а панова Мандельштам прокружилась рядом и выпустила руку своей соседки. И схватила за руку Ванду.
Панов Мандельштам приближался к нам. Но мне танцевать вовсе не хотелось. Мне хотелось забиться под стол и чтоб меня никто не видел. Но панова Мандельштам нас просила. Она хотела, чтобы мы тоже водили эти хороводы, а я боялся и не хотел. Однако Ванда встала и пошла танцевать, но нельзя же, чтобы она танцевала одна, поэтому, когда панов Мандельштам протянул руку, я за нее ухватился и дал руку Сергею, и мы с ним тоже пустились в пляс.
Теперь в доме все танцевали, кроме Зимояра и Мирьем. Но хоровод кружился, и панова Мандельштам протянула руку Мирьем. Это она, по-моему, зря, ни к чему нам танцевать бок о бок с Зимояром и его королевой, пусть даже она дочка пановы Мандельштам. Но та протянула руку, и Мирьем за нее ухватилась и позволила втащить себя в круг. А король Зимояров все держал ее за руку. Поэтому он волей-неволей тоже поднялся и встал в круг.
И когда Зимояр начал танцевать, случилось что-то чудное. У нас прежде было два хоровода, но почему-то вдруг сделался один, и там кружились все мы, и я держал за руку Ванду, хоть я и не отпускал панова Мандельштама. Мы кружились, и старики, что прежде не танцевали, тоже вдруг оказались рядом со всеми, и совсем малышня, хоть ей и росту не хватало дотянуться до рук взрослых.
Раньше мы все жались и толкались, а теперь стало просторно. Мы танцевали не в доме. Над головой у нас был вовсе не потолок. Мы очутились снаружи, а вокруг нас высились белые деревья, как матушкино дерево, а вместо потолка над нами нависал огромный серый небесный свод, и непонятно было: день сейчас или ночь. Я так растанцевался, что даже забыл бояться и мерзнуть. Я не знал, как надо танцевать, и петь не умел, но это почему-то сделалось не важно, ведь все вокруг мне помогали, тянули меня куда надо. Важно было только то, что мы решились встать в этот круг.
Жених с невестой все сидели на своих стульях посреди хоровода. Они крепко-крепко держались за руки. Мы протанцевали к ним, а потом обратно, и несколько мужчин вышли из круга, но танцевать не перестали. Они вступили в середину, нагнулись, взяли стулья прямо с невестой и женихом и подняли их. И пошли с этими стульями по кругу, то поднимая их, то опуская. И все это с песней. Это была громкая песня, большая, больше, чем Зимояров стук в дверь. Такая большая, что меня она всего пронизывала, но это меня нисколько не пугало, не как тот прежний шум и гам. Мне, наоборот, даже нравилось, что песня у меня внутри. Будто мое сердце билось в такт с нею, и у меня дыхание перехватывало, но мне было так хорошо. Все вокруг танцевало с нами.
Мы кружились, быстрее и быстрее, но я не уставал. Мужчины, что несли стулья, — те уставали, но их тут же сменяли другие, и жениха с невестой не переставали носить по кругу. Даже Сергей один раз нес стул, я видел, как он покинул хоровод, а после вернулся. Мы кружились, и нам не хотелось останавливаться. Мы все танцевали и танцевали под серым небом, и, наверное, танцевали бы до скончания веков, но небо вдруг начало темнеть.
Оно не так темнело, как на закате. Скорее как когда развиднеется в пасмурную зимнюю ночь. Облака расходились — мало-помалу, сперва в одном месте, потом в другом, — и каждое оставляло после себя черный кусок неба. Небо понемногу и вовсе расчистилось — большое ясное ночное небо. Мы танцевали под звездами, только не весенние это были звезды, а зимние, яркие, блещущие на чистом небе. А снег вокруг нас и листья белых деревьев сверкали им в ответ. Мы перестали танцевать, остановились и стали смотреть на звезды. И вот мы больше не снаружи, мы опять в доме, и все смеются и хлопают — потому что мы сумели спеть песню. Ни Зимояр, ни зима нам не помешали ее спеть.
И тут раздался звон, такой, что оглохнуть можно — все равно как церковный колокол прозвонил бы совсем рядом, прямо за дверью. И мы перестали смеяться. Это был колокол, возвещавший полночь. День пришел к концу, а с ним и песня. Музыка стихла. Свадьба закончилась, а Зимояр никак не уходил. Он не помешал нашей песне, но песня не прогнала его. Он стоял посреди комнаты и держал Мирьем за руку.
И он сказал ей:
— Идем, моя госпожа, танцы закончились.
Пока он говорил, все понемногу пятились от него подальше. Мы с Сергеем тоже хотели отойти потихоньку, но, когда мы попытались, Ванда не дала. Ванда схватила нас за руки, а сама ни с места.
Панова Мандельштам держала Мирьем за другую руку, крепко так держала и тоже как к полу приросла. Вцепилась в Мирьем и не отпускала, а панов Мандельштам держался за нее, и сама-то Мирьем не спешила вырывать у матери руку. Зимояр поглядел на них и нахмурился; от этого все его лицо и лоб стали как ледышки — острые, сверкающие. И он сказал:
— Отпустите ее, смертные, отпустите. Лишь одну ночь она выторговала у меня, чтобы потанцевать. Не удерживайте ее. Отныне она моя госпожа и больше не связана с солнечным миром.
Но панов Мандельштам не отпустил, и Панова Мандельштам тоже. Она глядела прямо на Зимояра — лицо у нее было белое, измученное — и ни слова не вымолвила в ответ, только головой легонько качнула. Король поднял руку, и Мирьем закричала:
— Нет!
Он попытался вырвать руку Мирьем у пановы Мандельштам, но та не отпускала, и тут большие двери снова распахнулись, да с таким грохотом, что все, кто стоял рядом, так и подпрыгнули или кинулись прочь. Створки со всей мочи ударили в стены.
На пороге стояли еще одни король и королева. Корона была только у королевы, но я и так догадался, что рядом с нею король — потому что это были царь и царица, которые пронеслись мимо нас в санях, пока мы топтались у ворот. Царь оглядел комнату, заметил Зимояра и громко расхохотался — как поленья в огне затрещали. А Зимояр сразу присмирел.
— Ирина, Ирина, — произнес царь, — ты сдержала слово, и он здесь! Подай мне цепь!
Царица раскрыла ларец, вынула серебряную цепь и протянула царю, а тот шагнул в комнату, ухмыляясь во весь рог. Никто не заступил ему дорогу. Мы все отшатнулись подальше и прилепились к стенам.