Зимний день
Шрифт:
– Да, это очень печально; но если вы это сломаете, и потом исковеркаете, то что же вы новое поставите на это место?
– Нигилисты говорили: ничего!
Хозяйка промолчала и сучила в пальцах полоску бумаги, а умом как будто облетала что-то давно минувшее и потом молвила:
– Да, ничего, они только и умели сбивать с толку женщин и обучать их не стыдясь втроем чай пить.
– А как эта непротивленка вела себя в этих
– Вы, верно, хотите спросить о тех отношениях, о которых не говорят при Лиде…
Но отдыхавшая за трельяжем Лидия к атому времени, верно, совсем подкрепилась и сама вменились в разговор уже не сонною речью.
– О такой женщине, как Федорушка, можно при всех и все говорить, – сказала Лида. – И притом, когда же вы, ma tante, привыкнете, что я ведь не ребенок и лучше вас знаю, не только из чего варится мыло, но и как рождается ребенок?
– Лида! – заметила с укоризной хозяйка.
– Да, конечно, ma tante, я это знаю.
– Господи!.. Как ты можешь это знать?
– Вот удивление! Мне двадцать пятый год. Я живу, читаю, и, наконец, я должна быть фельдшерицей. Что же, я буду притворяться глупою девчонкой, которая лжет, будто она верит, что детей людям приносят аисты в носу?
Хозяйка обратилась к гостье и внушительно сказала:
– Вот вам Иона-циник в женской форме. И притом она Диана, она пуританка, квакерка, она читает и уважает Толстого, но она не разделяет множества и его мнений, и ни с кем у нее нет ладу.
– Я, кажется, не часто ссорюсь.
– Зато и не тесно дружишь ни с кем.
– Вы ошибаетесь, ma tante, у меня есть друзья.
– Но ты их бросила. Ведь тоже и непротивленыши пользовались у тебя фавором, а теперь ты к ним охладела.
– С ними нечего делать.
– Но ты, однако, любила их слушать.
– Да, я их слушала.
– И наслушалась до тошноты, верно?
– Нет, отчего же? Я и теперь готова послушать, что у них хорошо обдумано.
– Прежде ты за них заступалась до слез.
– Заступалась, когда ваши сыновья, а мои кузены, собирали их и вышучивали. Я не могу переносить, когда над людьми издеваются.
Хозяйка засмеялась и сказала:
– Смеяться не грешно над тем, что смешно.
– Нет, грешно, ma tante, и мне их было всегда ужасно жаль… Они сами добрые и хотят добра, и я о них плакала…
– А потом сама на них рассердилась.
– Не рассердилась, а увидала, что они всё говорят, говорят и говорят, а дела с воробьиный нос не делают. Это очень скучно. Если противны делались те, которые всё собирались «работать над Боклем», то противны и эти, когда видишь, что они умеют только палочкой ручьи ковырять. Одни и другие роняют то, к чему поучают относиться с почтением.
– Нет, тебя уязвило то, что они идут против наук!
– Да,
– А я тут за них! Для чего ты, в самом деле, продолжаешь столько лет все учиться и стоишь на своем, когда очевидно, что все твое ученье кончится тем, что ты будешь подначальной у какого-нибудь лекаришки и он поставит тебя в угол?
– Ma tante, ведь это опять вздор!
– Ну, он тебя в передней посадит. Сам пойдет в комнаты пирог есть, а тебе скажет: «Останьтесь, милая, в передней».
– И этого не будет.
– А если это так случится, что же ты сделаешь?
– Я пожалею о человеке, который так грубо обойдется со мной за то, что я не имею лучших прав, и только потому, что мне их не дали.
– И тебе не будет обидно?
– За чужую глупость? Конечно, не будет.
– А не лучше ли выйти замуж, как все?
– Для меня – нет!
– А отчего?
– Мне не хочется замуж.
– Ты, однако, престранно выражаешься. Это закон природы.
– Ну так он, верно, еще не дошел до меня.
– И религия того же требует.
– Моя религия этого не требует.
– Христос был, однако, за брак.
– Не читала об этом.
– А для чего же он благословлял жениха и невесту?
– Не знаю, когда это было.
– Читай в Евангелии.
– Там этого нет.
– Как нет!
– Просто нет, да и конец!
– Господи! да что же это… вы все, значит, уж вымарали!
Девушка тихо засмеялась.
– Нечего хихикать: я знаю, что об этом было, а если не в Евангелии, то в премудрости Павлочтении. Во всяком случае он был в Кане Галилейской.
– Ну и что же из этого?
– Значит, он одобрял брак.
– А он тоже был и у мытаря?
– Да.
– И говорил с блудницей? Неужто это значит, что он одобрял и то, что они делали?
– Ты ужасная спорщица.
– Я только отвечаю вам.
– А теща Петрова! Ведь Христос ее, однако, вылечил!
– А вы разве думаете, что если б она не была чьею-нибудь тещей, так он бы ее не вылечил?
– У тебя самый пренеприятный ум.
– Да. Это многие говорят, ma tante, и это всего больше убеждает меня, что мне нельзя выходить замуж.
– Ведь вот ты, решительно и совершенно как змея, вьешься так, что тебя нельзя притиснуть.
– Ma tante, да зачем же непременно надо меня притиснуть?
– Мне очень хочется…
– Мой друг, да что же делать? Нельзя все устроить так, как вам хочется.
– Нет, я ведь не про то: я хотела бы знать, какой у вас законоучитель и как он не видит, что вы все безбожницы!
– Мы получаем у него все по пяти баллов.
– Извольте! За что же он вам ставит по пяти баллов?
– Он не может иначе: мы все отлично учимся.