Зимний сад

Стародубцева Мария Александровна

Выскочив к самой кромке льда, олень на пару секунд замирает. Он думает, что его уже не слышно, что только он улавливает мерную рысь гона. Волки совсем рядом, вой уже отовсюду. Зачем он остановился, тяжело раздувая точёные ноздри и с шумом выдыхая на мороз лёгкий пар?

Сзади захрустели ветки, и на кромку льда бесшумно выскочил волк. Большой, почти по грудь оленю, тоже отощавший за голодный январь. Серая, свалявшаяся на боках шерсть переходит в тёмный ремень на хребте и почти чёрные лапы. На лобастой голове природа словно вывела несмываемую тёмную маску; белеют лишь белки больших жёлто-карих глаз. В них не отражается ничего, кроме голода.

Олень отскакивает от преследователя к краю, зацепив тонкими копытами гнилой валежник у льда, поскользнувшись и едва не упав, но удержавшись. На мгновение он встречается взглядом с волком, кружащим вокруг и не решающимся шагнуть на

лёд, всегда тонкий там, где идёт течение. Хищник медленно наступает, хриплым рёвом подзывая к себе остальных, которые ещё несутся по лесу. Вот и они – среди деревьев замелькали быстрые тени. Глаза оленя бегают, он отчаянно старается уследить сразу за всеми и не может. Волки не окружают его, боятся льда, ждут приказа вожака. Олень пятится, чувствуя вместо валежника скользкий, прикрытый вечерней порошей лёд, и поскальзывается. Быстро решившись, он резко прыгает в сторону и успевает увернуться от клацнувших в воздухе длинных изжелта- бледных клыков, тяжело упав. Вожак стаи отрывисто рявкает, понуждая остальных волков выйти из тени и медленно пойти вперёд. Олень встаёт, наставив на волков ещё мягкие маленькие рога, и идёт, уже расставшись, вероятно, с надеждой на спасение. У него была бы возможность раскидать нападавших мощными ногами, убить от силы двух и попытаться уйти… но снег продолжает падать на поле битвы, застилая ему глаза. Ошалев от ярости, животное не замечает, что один хищник обходит его сзади, рыча от страха сквозь оскаленные зубы. Зайдя сбоку, волк бросается вперёд и впивается в левую заднюю ногу оленя – в то место, где она соединяется с мощным корпусом. Олень кричит; взбешённый вожак прыгает на него спереди, уже не опасаясь рогов и передних копыт жертвы. Секунда – и громадный зверь придавливает молодое животное своей тяжестью, вцепляется в трепещущее горло – в ложбинку под нижней челюстью, где проходит сонная артерия. Кровь тёплым фонтаном окропляет хищников, приводя их в неистовство. Полузадушенный, олень ещё дрожит, когда, по сигналу вожака, на него бросаются остальные. Их одиннадцать – ободранных, потрёпанных зверей; они рвут его плоть, заглатывая большие куски горячего мяса как можно быстрее, чтобы огрызающийся рядом соплеменник не выхватил добычу из-под носа. Они ворчат и грызутся, постепенно приходя в благодушное, сытое состояние.

Волка, напавшего первым, вожак игнорирует; обгладывая оленье брюхо, запускает в него морду по самую шею, изредка высовываясь на холод и приторно облизываясь. Годовалый переярок, опьянев от удачной охоты, принимается зализывать ушибленное оленем плечо и отворачивается от вожака. Тот неожиданно бросается на него и режет клыками по шейной артерии, как оленя за три минуты до того. Переярок, обнаглев от боли и ярости, разворачивается и бросается на нападавшего, но тот спокойно отскакивает и возвращается к трапезе. Переярок слепнет, прыгает и скулит, но всё реже и слабее; глаза ему заволакивает красная пелена. Наконец, во всём теле больше не остаётся крови, и он вытягивается на снегу и затихает. Остальные волки не обращают на труп никакого внимания.

Через пять минут, обглодав оленя до костей, стая снимается с места и исчезает так же бесшумно и призрачно, как появилась. На снегу остаются следы звериной трапезы, вытатуированные кровью. Метель продолжается, и снег по- прежнему сыплет с тёмно-синих, почти чёрных небес. Луны нет, ночь обещает быть беззвёздной…

Да, я сейчас немного забегу вперёд, но мне можно: я-то хорошо знаю, чем закончится моя история. Потом прочтёте и задумаетесь: не нарисовал ли я себя в виде загнанного волками оленя? Только волк мой не слишком материален, если можно так сказать о диагнозе…

Глава 3

Трикс меня щекочет. Вечно на самом интересном месте сна – даже немного обидно! Стою я, значит, на обрыве, внизу грохочет тёмный океан, вокруг с натужными тонкими криками носятся белые чайки и тонут в тёмных тучах; сзади подкрадывается толпа довольно красивых, совершенно незнакомых мне людей. А, нет, не людей… Сзади напирает толпа зомби. Я отступаю к обрыву, готовясь прыгнуть… И тут над ухом раздаётся частое-частое нашёптывание, словно кто-то очень быстро говорит. И щекотно. Я даже во сне улыбаюсь и начинаю ворочаться. Ну всё, зомби провалились обратно в мозг, а я вернулся в свою комнату с задёрнутыми шторами.

Трикс сидит на подушке и обнюхивает меня. Ясно, есть захотела. Гладить она себя не позволяет, на руки не идёт, у неё сложный характер. И на обычное имя, вроде там Снуппи или Джерри, не стала отзываться сразу, как только её притащили ко мне в качестве подарка под дверь. Не верите? Мне подкинули животное в коробке из-под обуви месяца

три назад. Тощую, облезлую, со склеенными скотчем тоненькими, но очень кусачими челюстями. Увидел – чуть не прибил на месте. Конечно, у неё такие глаза – смотрит прямо в душу. Трикс – моя маленькая (полметра с хвостом) крыса-альбинос с горящими красными глазами и пухлым розовым носом, который вечно трясётся и шевелится.

Сгоняю её с кровати. Встаю, раздвигаю шторы. Опять снег, на улице ничего нового. Плетусь в ванную, мельком смотрю на часы – 6:30 утра. Привычка вставать рано осталась, хотя тащиться ни свет ни заря абсолютно некуда. Пока я в ванной, Трикс крутится под дверью в ожидании завтрака. Если её очень раззадорить, она зашипит, защёлкает и засвистит, чуть ли не запищит. Обожаю её дёргать, обожаю её писк – как сейчас. Голодный грызун в первый свой день у меня погрыз все книги. Это даже восхищает: книг-то куча! Штук двести, наверное. Это я на барахолке покупал или одалживал у приятелей.

Моя кухня – оплот холостяцкой жизни. Хорошо, что со мной Трикс, иначе мышей было бы полно. А так они её боятся: она как крысиный зомби со своими глазищами цвета свежей крови (сдавленно фыркаю себе под нос, это я так смеюсь). Трикс, как кошка, путается под ногами и удивлённо на меня смотрит. Да, скажет, хозяин опять сам с собой треплется.

Стол завален раскрытыми упаковками от «Рамена». Всё не соберусь их выкинуть, да и Трикс любит рыться в хрустящих контейнерах и рвать их на части. Так, холодильник работает, значит, оплату я не просрочил. Забыл, понимаете ли, платил или нет? Роюсь в «Рамене» (я его покупаю по семь-восемь штук) – ну должна же быть ещё заначка. Бинго! Под завалами обнаружена нетронутая (почти, если не считать крысиных зубов) пачка, из которой я извлекаю брикет спрессованной жёлтой лапши вместе с пакетиком приправы. Так, к лапше ничего нет. Фильтр с забившейся кассетой за ночь начистил пол-литра воды. Можно поставить чайник. Он электрический, чёрный, пластмассовый. Трикс его погрызть не смогла, так что он как новенький. В раковине лежит вчерашняя чашка с застывшим в неестественной позе коричневым чайным пакетиком. Ещё сгодится. В холодильнике… нет, лучше не смотреть, что у меня в холодильнике. Но Трикс его открывать не умеет, а значит, там должен быть кусок колбасы с последней пробежки по супермаркету в квартале отсюда. Так, колбаса на месте, треть от упаковки хлеба в нарезке тоже. Треть – пять или шесть кусков, нарезанных машиной. Чай вскипел, можно скинуть пустые «Рамены» в урну, освободив тем самым место на столе. Трикс легко запрыгивает на соседнюю табуретку, некогда белую, а теперь в потёках от чая и стоявшего на ней фикуса. Интересно, зачем мне фикус? Он остался от предыдущих времён, стоит в гостиной. Крыса лезет за моим бутербродом чуть ли не мне в пасть. Отпихиваю её, бросаю на пол кусок колбасы. Трикс ест всё. Меня самого, впрочем, тоже, наверное, не прочь попробовать на зуб. В полутьме утреннего завтрака мы сидим без лампочки, потому что она перегорела, а я вторую неделю забываю вырваться на улицу и купить новую. Глаза Трикс горят как угли. Как у зомби из моего сна.

Колбасу хотелось бы ещё растянуть, но, прежде чем я об этом успеваю подумать, она уже кончается. Ладно, прощай, последний кусок, пропади своей половиной в моём желудке и половиной в бездонном брюхе Трикс. Запихиваю чашку обратно в раковину, включаю воду. Холодная. Купил кран- смеситель, но, по-моему, меня надули. Будь он смесителем, из него бы текла хоть иногда горячая жидкость, а? Вода отдаёт дешёвым очистителем – ладно, сойдёт.

Роюсь в шкафу, где у меня самое необходимое – просто свалено в тугой узел и выглядит как плод развлечения всех чертей города. Три белых рубашки – это для парада, повседневная чёрная, две пары тёмных брюк, джинсы, свитер с лейблом «Я люблю Нью-Йорк». В глаза не видел этот город, только надпись на свитере. Хотя до границы 60 миль.

Иду в гостиную, включаю валяющийся на диване ноут. Трикс лезет под локоть. Животное – наелась и сразу спать. Отдыхает рядом с ноутбуком, он нагревается, и ей тепло. Он старинный, громадный, тёмно-серый, с чёрной полосой в месте соединения клавиатуры и монитора. Греется и страшно гудит, когда включается. Как взлетающий самолёт. А Трикси нравится. Пусть уберёт свой лысый длинный хвост, которым она полощет мне по рукам. Давай, Трикс, отвянь, не мешай папочке работать.

Работаю я много, прямо валюсь от усталости. Шучу, с немалым оттенком сарказма. Залезаю в свою почту на Yahoo. Реклама сноубордов в Ванкувере, лыжи и коньки, женское нижнее бельё (интересно, мне-то оно зачем?), электробритвы, рассылка газеты, новости: война в Сирии, проблемы затянувшейся «арабской весны», обсуждение России. Ничего интересного…