Зимний сон
Шрифт:
Впрочем, здесь и сейчас затаскивать ее в постель не имело смысла.
– В карри – главное не сплоховать с мясом.
– Оно хорошо протомилось.
– Вместе с подливкой?
– Ага. Чтобы пропиталось хорошенько.
Глядя, как Акико готовит, я улыбался – правда, одними губами.
Я занял место за столом. Хозяйка принесла мне пива. Зимнего пива. Особой тяги не было – дело привычки.
Карри сам по себе был достаточно острым. Махровый халат, влажные после мытья волосы, перетопленная комната и трехдневный карри. Погрузив
Она смотрела на меня и казалась довольной своим творением. Я немного попробовал и черпнул вилкой салат.
– Шедевр трехдневной давности.
– В каком смысле?
– В прямом. Замечательное блюдо. Впрочем, три дня назад вы допустили крупную ошибку.
Я отер рот бумажной салфеткой.
Я не был искушен в готовке, но однажды выслушал лекцию по приготовлению карри. Прочел мне ее один старикан, хозяин придорожной забегаловки. Из всего, что подавали в этом заведении, только карри и было съедобным.
Акико, сидевшая напротив меня, встала и потянулась за тарелкой. Полы халата немного раздвинулись, обнажив грудь. Грудь была больше, чем я предполагал, со светлыми сосками.
Подозреваю, это был рассчитанный жест.
– Подливку немного притушить и снять. Вот так делается настоящий карри. Сначала готовишь мясо, подливку добавляешь перед подачей на стол. В противном случае аромат трав впитается в мясо и забьет вкус.
Акико задумчиво слушала.
– Разве не надо тушить мясо в соку?
– Тогда получится гуляш.
Акико улыбнулась, по-девчоночьи сверкнув белыми зубами. Улыбка не гармонировала с тем, как она одевалась и вела себя. Это придавало ей особое очарование.
– Что смешного?
– Не ожидала, что вы разбираетесь в стряпне. Думала, вам все равно, развесной салат в магазине купить или пообедать в дорогом ресторане.
Это она точно подметила. Проблем с едой у меня не возникало даже в тюрьме.
– Совершенно верно. Ну, покажись.
Акико сначала не поняла, потом нахмурилась. До девушки дошло, что я прошу ее снять халат.
– То есть? Уже?
– В каком смысле – уже? Я вроде бы собирался писать обнаженную натуру? Или ты хочешь меня подразнить, как стриптизерша?
– Я хотела предложить вам фруктов после карри.
– Нет, я уже сыт. Скорее покажись.
Мы даже не протерли стол.
Я направился в гостиную и сел на стул. Скрестив руки на груди, устремил взгляд на Акико.
Ужас с решимостью боролись на ее лице. Рука потянулась к поясу на халате, но пальцы не спешили развязывать узел.
Наконец она освободила пояс и двумя руками раскрыла халат. На ней были узкие белые трусики. Под моим взглядом она вцепилась в ворот халата, словно бы скрупулезный осмотр была для нее невыносим.
Я достал альбом и принялся водить мелком по бумаге. Линии походили на детские каракули, которые постепенно обретали форму. Набросок получился
Я швырнул его на стол. Акико посмотрела.
– Волосы. И только…
– Да, волосы. Немного абсурдно, но лучше, чем лицо. И лучше, чем нагота. Пока не сбросишь свои доспехи, обнаженной я тебя рисовать не буду.
– Я же показала себя.
– На тебе трусики. Подумай, ведь это не просто клочок белой ткани.
– Вам нравится меня мучить?
– Что за слово такое, нравится?
– Мне хоть и девятнадцать, но не думайте, что я девственница. Девственность я потеряла в семнадцать, и у меня было уже больше двадцати мужчин.
Когда я засмеялся, Акико бестией на меня воззрилась.
– У тебя духу не хватит меня трахнуть. Сказал «голая» И думал, я испугаюсь. Теперь я разделась, и испугался ты.
– Это верно, страшно. Когда модель перестает быть моделью, становится жутко. Как если бы человек обратился в зверя.
Я закурил. Акико села и, глядя на меня, сунула в зубы сигарету.
– Ты, кажется, просил снять «доспехи»?
– Довольно разговоров о живописи. Если тебе хочется, чтобы я тебя трахнул, я к твоим услугам, когда пожелаешь. Но где-нибудь в другом месте, не имеющем отношения к рисованию.
– Как гадко.
С тех пор как я оказался в этой распаренной комнате, все, что я говорил и делал, воспринималось как бы со стороны.
Даже проснувшееся желание, казалось, принадлежит кому-то другому, не мне.
– Я ухожу.
Я затушил сигарету.
– Нарисую тебя завтра, согласна?
– Как угодно.
– Если раздевание призвано меня соблазнить, давай разберемся с этим после набросков.
Я надел свитер, пуховик и прошелся руками по своей раздутой фигуре. Чувствовал себя, как мальчишка с болезненным самолюбием, готовый хоть головой в омут – лишь бы его не сочли трусом и слабаком.
– Теперь ты знаешь, когда «женить» подливку с мясом. Если мясо переваришь, будет безвкусным, как бумага.
Я вышел на улицу и побрел к машине. Уши горели.
По горной дороге я направился в сторону своей хижины.
В окнах мастерской на втором этаже горел свет. Луч фар высветил белый «мерседес-бенц».
В кресле у очага отдыхала Нацуэ. Мне стало любопытно, была ли она в мастерской, видела ли изрезанный холст.
– Ты страшный человек. Как ножом по сердцу.
Я подкинул в остывающий камин дров, поджег их и огонь разгорелся с новой силой. Больше Нацуэ ничего не сказала. В тишине комнаты эхом отзывалось потрескивание поленьев.
3
Я принялся за работу над полотном двадцатого размера. Вернувшись с пробежки, я ехал в город обедать, а потом шел прямиком в мастерскую. Следующие три часа накладывал краски на холст выточенными накануне деревянными стеками. Я обходился без набросков, просто наносил цветные шлепки на чистое полотно.