Зимняя Чаща
Шрифт:
– Надеюсь, он просто сбежал, – сказала я. – И успел выбраться по дороге до начала снегопада.
Разумеется, я отлично понимала, чем бы все обернулось, если бы ему не удалось этого сделать. Как бы ни учили мальчишек в этом лагере выживать в дикой природе и укрываться в снегу под корнями деревьев, вряд ли кто-то из них смог бы дотянуть до утра на таком холоде. Да еще в снежную бурю. И в одиночку.
Озеро по берегам потрескивало, пока вставал лед.
– У тебя прошлой ночью электричество отключилось? – спросил мистер Перкинс, глядя в сторону, где за елями
– Ага, – кивнула я. – А у вас?
– Пока расчистят дорогу, пройдет какое-то время. Только тогда электричество и подключат, – он перевел взгляд на меня. Мягкий огонек в его глазах и морщины, повторяющие линию бровей, заставили меня вспомнить о бабушке. – А пока что мы можем рассчитывать только на себя, – закончил он.
Единственная дорога, ведущая с гор, оказалась под снежным завалом. До ближайшего городка Фир Хэйвен сорок пять минут езды на машине – слишком далеко, чтобы добраться туда пешком. Мы в безвыходном положении.
Мистер Перкинс мрачно кивнул, словно желая сказать, что впереди нас всех ждет еще одна суровая зима, и продолжил путь по берегу озера в сторону лодочной станции и своего дома.
А я еще немного постояла на месте, слушая доносящиеся из леса крики парней, небо темнело, предвещая новую бурю, собирающуюся над озером. Я знала, каким жестоким может быть лес, каким беспощадным.
Если тот парень потерялся где-то здесь, у него почти не было шансов пережить прошедшую ночь.
Все еще темно – наступила самая ужасная тьма. Зимняя.
Парень, Оливер Хантсмен, идет за мной через лес, спотыкаясь о корни, кашляя, жадно вдыхая воздух после каждого приступа. Он может не выбраться из Чащи, может повалиться замертво в снег за моей спиной. Парень останавливается, чтобы прислониться к дереву. Он весь дрожит. Я возвращаюсь и приобнимаю его. Оливер выше меня и шире в плечах, но вместе мы продолжаем медленно пробираться через лес. От него пахнет лесом, свежестью. Наконец мы достигаем границы Чащи, перебираемся через ее границу и оказываемся на открытом пространстве.
Я отпускаю парня, и он сразу же сгибается, уперев ладони в колени и жадно ловя раскрытым ртом воздух. При каждом вдохе его легкие издают странный хрипящий звук.
Оливер провел в лесу несколько морозных ночей, пробирался в полной незнакомых пугающих звуков темноте, в постоянном страхе – сверлящем мозг, не дающем уснуть. В таком лесу легко можно сойти с ума. Поехать кукушкой, как у нас говорят.
Где-то рядом журчит подо льдом Черная река – ее звук успокаивает, но одновременно кажется слегка жутковатым. Оливер смотрит в ночное небо, смотрит с таким благоговением, словно давным-давно не видел звезд.
– Нам нужно идти, – говорю я.
Он дрожит всем телом, кожа у него бледная, матовая. Необходимо, чтобы он как можно скорее попал в тепло, оказался подальше от снега и ветра. В противном случае холод все-таки добьет его.
Я вновь обнимаю Оливера, обхватив его рукой под грудь, так что могу чувствовать, как поднимаются и опадают при каждом вдохе его ребра, и мы бредем вдоль реки, пока перед
– Где мы? – спрашивает парень ломающимся голосом.
– Мы почти возле моего дома, – отвечаю я. А затем, подумав, что, возможно, у него шок и он ничего не помнит, добавляю: – Мы вернулись на озеро Щучья пасть.
Он не кивает в ответ, и его взгляд ничего не выражает. Мне становится ясно, что Оливер понятия не имеет, где мы.
– Здесь рядом мой дом, – повторяю я. – В лагерь я тебя отведу утром, тебя нужно как можно скорее отогреть.
Я действительно не уверена, что он сможет преодолеть полтора километра, которые отделяют нас от лагеря для трудных подростков. Отвести его в больницу? Но до нее идти битый час, а дорогу занесло снегом. В общем, у меня нет других вариантов, как только отвести его к себе.
Руки парня дрожат, он настороженно осматривается, дышит неровно и часто, словно боится чего-то в окружающей нас темноте.
Возможно, ему что-то кажется – что ж, тени и лунный свет часто играют с нами в подобные игры. Но я-то знаю, что окружающие озеро Щучья пасть леса безопасны и не похожи на Чащу, в которой я нашла Оливера. Деревья здесь молодые, специально выращенные для древесины, даже сосны, что нависают над моим домом, сравнительно не так давно были саженцами. Все еще в мягкой и светло-зеленой хвое, они тихо качают на ветру своими ветвями, не трещат и не стонут. Эти сосны слишком молоды, чтобы хранить в себе обиды или воспоминания. Чтобы вырастить колдовские чары у своих корней. Одним словом, здесь все не так, как в Чаще.
Мы добираемся до выстроившихся в ряд вдоль берега деревянных домиков, и Фин оживляется, весело бежит впереди нас по снегу.
– Мой дом вон там, – говорю я, кивая в сторону деревьев. Большинство стоящих на берегу домиков – это летние хижины, которые снимают люди, приезжающие в теплые месяцы на озеро Щучья пасть, чтобы поплавать, порыбачить и погреться на солнышке. А мы с мамой никуда не уезжаем отсюда, как и наши предки. Мы остаемся на озере во все времена года, даже в самые суровые. Особенно в самые суровые. Мама не любит приезжающих сюда летом туристов с их грохочущей музыкой, щегольскими спиннингами и яркими пляжными полотенцами. Все это ужасно ее раздражает. А зима, напротив, смягчает мамин беспокойный, нервный характер.
Наш дом стоит в самом конце улицы, он ближе всего к горам и окружен лесом. Спрятался среди деревьев. Сейчас за его темными окнами не горит ни одна лампочка – электричества в поселке нет с той самой бурной ночи.
Я топаю ногами, отряхивая прилипший к сапогам снег, и толкаю тяжелую деревянную дверь, впуская внутрь дома струю холодного воздуха. Фин вбегает в гостиную первым, немедленно устраивается на коврике перед печкой и принимается деловито выкусывать набившийся в подушечки лап снег. Я швыряю рюкзак на видавший виды диван с выцветшей оливково-зеленой обивкой. Его подушки давно продавились и просели почти до самого пола.