Зимняя вишня (сборник)
Шрифт:
Верещагин уходил все дальше от сцены, от нацеленных на нее грузовиков с включенными фарами. Захлюпала под ногами непросохшая после дождя грязь. Последний раз он увидел Ольгу уже через головы самых дальних зрителей, сквозь поднимающиеся над ними частые папиросные дымки.
А Светильникова его не видела. Она играла радостно и легко и не замечала ни ночного осеннего холода,
И губы его еще продолжали шевелиться, но последующие слова заглушил на минуту рев вертолета. Светильникова подняла глаза к небу — и увидела, как перемигиваются огоньки под удаляющейся тенью.
Автобус въехал в город на рассвете.
Изнутри он выглядел обжитым, как бы продолжением кулис: здесь так же висели на плечиках, свешивались с полок костюмы, громоздились коробочки с гримом и была та же доверительная, полусемейная закулисная обстановка, когда не кажется странным, что кто-то положил голову соседу на плечо и спит, а рядом кто-то повторяет роль, а кто-то рядом вяжет, а кто-то — ест или играет на гитаре. Правда, сейчас в автобусе было непривычно тихо, не слышно было ни смеха, ни анекдотов, потому что прошедшая ночь была тяжелой и переезд — долгим.
Светильникова достала из сумочки конверт, оглянулась на Пал Палыча, мгновение поколебалась — и решилась:
— Пал Палыч, только вам!.. Меня вызывают в Москву.
Пал Палыч взял протянутое письмо, молвил: «Ого!» при виде внушительного бланка, прочел — и вздохнул.
— Когда я у них в театре летом была — не удержалась… подала документы, на конкурс… И вот… Смешно? — Она видела, что Пал Палыч расстроен, и старалась говорить проще, небрежнее, с бесшабашной улыбкой. — А вдруг — чем черт не шутит, была не была, а, Пал Палыч?..
Автобус остановился, двое актеров направились к выходу, и помреж, проснувшись, напоминал им о дневной репетиции.
— А ему… сие ведомо? — спросил Пал Палыч.
Светильникова покачала головой.
— Не могла сказать… Но нам дальше нельзя так — между правдой и ложью…
— Какой ложью, Оленька?
— Я обещала, что — смирюсь. Неправда. Все время только и думаю: господи, неужели это — на всю жизнь, неужели теперь даже мечтать нельзя ни о чем?.. Значит, я не смирилась, нет — только затаилась до поры… Я знаю, вы меня осуждаете, Пал Палыч.
— Отчего же… — грустно глядя на бритый затылок Гриши, промолвил Пал Палыч. — Москва для актеров — земля обетованная.
— Только попытаться, Пал Палыч! — подхватила Светильникова. — Последний раз — и пан или пропал, окончательно, навсегда!.. Не молчите, Па-алыч, милый, ведь вы единственный здесь человек, который может сказать: да или нет!
— Ольга Сергеевна,
— Скажите, Палыч, — говорила Ольга, собирая вещи, — как вы скажете — так я и решу!..
— Нет… такого права — увольте, не приму…
— Ну скажите, как думаете, только — как на духу!..
— Как думаю… конечно, сказал бы: оставайтесь… Да ведь если вы останетесь — значит, и эта ваша неправда останется с вами? Поэтому решайте, как душа велит. А я свечку за вас поставлю Ардальону и Порфирию — они, говорят, заступники актеров…
— Па-алыч!.. — протянула Ольга, благодарно коснулась его руки — и побежала к выходу.
— Репетиция — в три, — строго заметил ей вслед Гриша.
Автобус тронулся дальше, и Пал Палыч долго глядел на удаляющуюся за окном фигурку…
Ольга открыла калитку палисадника, вошла во двор. На крыльце дома сидел Верещагин.
— Что ты здесь делаешь? — удивилась Ольга.
— Пришел спросить…
— О чем?.. В такую рань?..
Верещагин поднял на нее глаза и посмотрел в лицо:
— Что же все-таки было в этом письме?
Светильникова поникла вся как-то разом, не ответила — и медленно опустилась на ступеньку крыльца рядом с Верещагиным.
На столике секретарши Знаменского лежала снятая телефонная трубка.
Дверь кабинета на минуту приоткрылась, оттуда стал слышен голос, монотонно читающий, — и в приемную вышел заведующий труппой Ферапонтов, кого и ожидала лежащая трубка.
— Ферапонтов слушает, — сказал он. — Да, десятого в клубе колхоза «Белые Ключи». Почему? А, замена. Ясненько, записываю…
— Ну как? — кивнула на дверь секретарша.
— Последнюю картину дочитывает, — Ферапонтов положил трубку.
— А как — пьеса?
— Хорошая, декораций мало, возить удобно. Прошу вас, вывесите на доске, что в Белых Ключах вместо вечернего — утренник, «Том Сойер». Все подписались? — взял Ферапонтов со стола тяжелую, золоченую, поздравительного назначения папку.
— В адресе? Нет, Стрижов, кажется, и Репина…
— Ясненько, — сказал Ферапонтов, взял с собой папку и снова исчез за дверью.
В кабинете собралась вся труппа, оттого было тесно и душно. Актеры постарше и руководство сидели за столом; кому не хватило места, принесли стулья, молодежь по-свойски, в обнимку теснилась на музейных полках и подоконниках.
Верещагин собирал странички рукописи. Светильникова глядела на Верещагина со странным выражением недоверчивого удивления. Молодые артисты значительно переглядывались друг с другом, и была та самая минута скованной тишины, которая наступает после того, как дочитана последняя строчка.
— А верно, — спросил Лузанов с подоконника, — что в основе пьесы — биография нашего Павла Павловича?
Все посмотрели на Пал Палыча, потом — на Верещагина.
— В общем верно, — сказал тот.