Зимняя жатва

Брюссоло Серж

Капрал на строптивого напарника не сердился. Наскоро перекусив, он продолжил сбор железного урожая, вытаскивая из земли, кроме мин, куски искореженного взрывом металла. Жюльен, рассматривая осколки, нашел, что они напоминают амулеты дикарей. Он едва не соблазнился взять один из них, чтобы на шнурке повесить на шею, но в последний момент передумал — время детских шалостей безвозвратно миновало. Этансон, словно догадавшись о его намерении, заметил:

— На фронте многие солдаты таскали их в карманах, считая, что они отпугивают смерть. До чего же суеверным становишься, если знаешь, что в любую минуту тебя может прихлопнуть!

Жюльен понимал, что он хочет этим сказать. При других обстоятельствах и в другом месте

он, пожалуй, привязался бы к саперу. Ему всегда нравились такие парни: они не читают тебе мораль и плюют на хорошие манеры.

Однажды, когда солнце уже клонилось к горизонту, Этансон вдруг вырос на пороге кухни и сообщил:

— Я нашел на поле три тела: двух парашютистов и, возможно, одного летчика. Нужно сколотить что-то вроде примитивной часовни или морга, пока не будет заявлено властям. Нельзя ли временно поместить трупы в хижину садовника?

Клер выразила неудовольствие, и сапер не стал настаивать.

— Укрытие для снарядов, — заметил он, — находится на дороге и прогревается солнцем, а «морг» должен стоять в тени, там, где он будет охлаждаться ветром.

Постройка «морга» заняла больше времени, чем «склада для боеприпасов», потому что на последний ушел весь запас досок. Пришлось разобрать часть сарая, чтобы сколотить избушку с просветами, продуваемую насквозь свежим морским ветром. Жюльен с опаской подумал, не задействует ли его капрал для перетаскивания останков, но тот всем занялся сам, предварительно завернув каждый труп в самодельный саван из мешковины. Мать со смущенным видом предложила ему несколько простыней, но Этансон лишь пожал плечами: бедолагам, мол, все равно.

В течение нескольких дней «морг» невольно привлекал к себе внимание обитателей усадьбы. Это было первое, на что падал взгляд по утрам, когда открывались ставни, и последнее, на что смотрели перед сном. Потом все привыкли и в конце концов о нем забыли.

— Я каждый раз дрожу от страха, когда вы идете в поле, — призналась мать, подавая капралу завтрак, — мне кажется, что в любой момент может произойти взрыв. Весь день я прислушиваюсь, и если, на несчастье, хлопнет дверь, у меня душа с телом расстается.

Этансон хохотнул не без самодовольства.

— Ну, не стоит так уж бояться, — произнес он, поднимая миноискатель. — Видите прибор? Его называют «сковородкой» из-за сходства с этой посудиной. Обнаружив находящийся в земле металл, он посылает мне в уши сигнал. Понятно?

— А если поломается? — спросил Жюльен. — Или сядет батарейка?

— Никакого риска, — ответил сапер. — Видишь маленькую лампочку? Это индикатор, или контрольный глазок. Если он горит, значит, есть ток. Никаких проблем.

Мать все это не слишком убедило, а Жюльен и не собирался знать больше, чем знал.

У него хватало своих забот. Прежде всего мальчика мучили дурацкие пророчества Бенжамена Брюза. По ночам его преследовал образ Матиаса, рыскающего возле дома с двустволкой, и он никак не мог заснуть: ворочался на слишком для него коротком матрасе, обливался потом, прислушиваясь к малейшему шороху. На ум шли всякие отвратительные вещи: Клер в объятиях Этансона, тесно прижимающаяся к нему, стонущая под его телом. Когда становилось совсем худо, Жюльен упирался лбом в пол и лежал так долго, что на коже отпечатывался рисунок паркета. Или зажимал палец между стенкой и дверцей шкафа, отпускал и снова зажимал, пока все усиливающаяся боль не опустошала голову. Да, в последнее время он ведет себя как шпион, прислушивается к шагам босых ног, крадущихся по коридору. Кто вышел? К кому направляется? Едва дыша, прикладывал он ухо к стенке в надежде услышать разговор, который выдаст мать и сапера. Как бы он хотел, чтобы теория Брюза оказалась ложной! В изнеможении он погружался в короткий сон, и его немедленно начинали преследовать кошмары. Чаще всего он видел Матиаса, состарившегося Матиаса, с сединой в бороде и усах, приближающегося

неслышными шагами. Ненависть превратила его в марионетку без тела, с запястьями не толще ружейного ствола. На лице его — ожидание, он идет сгорбившись, худой как скелет, и луна серебрит сталь его ружья. Он приближается к дому и заглядывает в окно первого этажа. И вот Матиас уже внутри, хотя и непонятно, каким образом он туда проник. Медленно пробирается он по коридору, сжимая двустволку «парди» костлявой рукой и время от времени останавливаясь. Вот он приоткрывает дверь в одну из комнат. Дом становится сообщником Матиаса, он облегчает ему задачу — не раздается ни скрипа, ни шороха… А Жюльен, пленник своей маленькой кроватки, не может побежать в комнату матери, чтобы предупредить об опасности. Он пробует встать, но тщетно, пытается крикнуть, но изо рта вырывается лишь беспомощный писк, за стеной его не слышно. А Матиас продолжает красться по коридору. Ружье заряжено двумя патронами, которые используют для охоты на крупных хищников и чья убойная сила чудовищна. Левой рукой он толкает дверь в комнату капрала, и в этот момент его бледной вспышкой освещает луна. У Матиаса голова старика, изглоданного тайными муками, изнурившего себя ненавистью, голова, ссохшаяся, как испорченный плод, забытый на дне бокала с водкой.

Он поднимает двустволку. Палец на спусковом крючке настолько худ, что невольно возникает вопрос: выдержит ли скелет отдачу, не разобьет ли ему прикладом ключицу? И невозможно избавиться от чувства жалости к этому одетому в лохмотья убийце…

Сон всегда обрывался за секунду до выстрела. Жюльену потом требовалось время, чтобы освободиться от чар сна. Первой мыслью было броситься в коридор, постучать в дверь и убедиться, что Клер еще жива. В такие моменты панического ужаса ему казалось, что он без колебаний снесет все: объятия, переплетенные тела…

После последней встречи с Брюзом он совсем не мог спать, каждая ночь теперь была для него очередным испытанием.

Случалось, он открывал в темноте ставни и высовывался из окна со свечой в руке, чтобы продемонстрировать бдительность и держать незваного гостя на расстоянии.

Мальчик дошел до той крайней точки усталости, когда любые, даже самые нелепые, фантазии становятся правдоподобными. Стоя со свечой у окна, он казался себе смотрителем маяка, пытающимся угадать признаки надвигающегося шторма, часовым на вершине сторожевой башни, следящим, чтобы орды варваров не пошли на приступ крепостной стены. Лес, порождая чудовищные тени, стал его тайным противником, коварные облака старались закрыть луну, ветер вздымал ветви деревьев, чтобы отвлечь внимание. Природа одобряла месть Матиаса и оказывала ему поддержку.

Однажды ночью, не в силах бороться с нервным напряжением, Жюльен проскользнул в коридор. Он снял почти всю одежду — собиралась гроза, и от духоты нечем было дышать, босые ноги липли к натертому паркету. В смятении мальчик подошел к двери материнской спальни. Вряд ли Жюльен знал, чего хотел, ему, пожалуй, было все равно, что он мог там увидеть, главное — определенность. Любая, пусть и самая неприглядная, правда. И в то же время он стыдился своей ревности, болезненного чувства собственности, которое низводило его до уровня Матиаса. Тщетно убеждал он себя, что жизнь матери ему не принадлежит, — чувство это разрасталось, пульсировало в его жилах.

Подойдя к двери спальни Клер, он взялся за фарфоровую ручку и приоткрыл дверь. Постель была пуста.

Он ощутил боль в животе, такую сильную, будто невидимая рука вцепилась ему в кишки. Собрав все, что еще оставалось от присутствия духа, Жюльен заставил себя пройти несколько шагов до спальни Этансона. Дверь была толстой, он ничего не услышал и опустился на колени, приложив ухо к замочной скважине. Разговаривали двое — мужчина и женщина. Один голос насмешливый, даже издевательский, другой — усталый и раздраженный.