Зимопись. Урок ловиласки

Ингвин Петр

указала на меня как на пособие. – Зачем они?

Любое движение вокруг прекратились, все взгляды вновь как по команде переместились сначала на предмет вопроса, а через миг на собственные тела. Каждая из учениц попыталась ответить на вопрос самостоятельно, но лишь Варвара встретила его во всеоружии.

– Волосы защищают от трения одежды.

– А у первых людей, когда одежду еще не придумали? – Антонина саркастически приподняла левую бровь.

– Они сохраняли запах для представителей другого пола. Через запахи сообщались послания,

которые ныне передаются одеждой.

– А возбуждение и желание? – не выдержала Ярослава, – тоже одеждой?

– Именно, – подтвердила Варвара. – Теперь не нужно кланяться в пах партнеру, чтоб узнать о его желаниях, они видны издалека.

– А если не натирает, – вскинулась головка Ефросиньи, – то можно сбрить?

– Как вам нравится. Теперь это вопрос не здоровья и продолжения рода, а исключительно эстетики. Можно убирать полностью или делать прически, рисовать фигуры и узоры.

– Узоры?! – ладошка Любавы привычно накрыла рот, сверху столь же привычно округлились глаза. – Какие?!

Варвара пожала плечами, явно собираясь привычно сравнодушничать: «любые» или «какие вам нравятся»…

Нет, плутовской взор уперся в меня:

– Чапа, тебе какие нравятся?

Вопрос, что называется, на засыпку. Хочет поставить меня перед выбором? И рассорить с частью царевен, показав, что одни в приоритете, а до прочих мне как бы дела нет? Я не повелся на провокацию. Вещь не может выбирать, иначе у нее будут проблемы.

– А какие бывают? – ответил я вопросом на вопрос.

Отвлечь получилось, новый поворот оказался интересен всем.

– Ах да, – протянула Варвара, – ты же никого кроме нас не видел…

«Кроме нас». Будто этого мало.

– И кроме человолчиц, – не преминула напомнить Антонина. – Их он видел вообще всех, сколько существует.

В тоне сквозила обида, будто быть второй после животных ей оскорбительно. Глубоко спрятанные под мохнатыми бровями глаза горели желанием хоть в чем-то переплюнуть зверей.

– У них просто непроходимые джунгли, – нехотя сообщил я. – Кто видел одну, видел каждую.

Антонина надулась:

– Хочешь сказать, что все, кто не бреется, для тебя на одно лицо?

Ну-ну. Так и подмывало ответить: «Уважаемые царевны, у вас у всех очень разные и симпатичные… лица».

Хорошо, что Ефросинья высказалась раньше.

– Может, лучше вообще все сбрить начисто? – осведомилась она, недовольная своей скудной растительностью.

Варвара переформулировала и с удовольствием перенаправила:

– С твоей мужской точки зрения, Чапа, что лучше: брить или не брить?

Снова общее внимание сосредоточилось на мне.

– Брить или не брить, вот в чем вопрос, – проговорил я трагическим тоном. – Ну и вопросы у вас, девочки.

– Мы тебе не девочки. – Антонина внезапно окрысилась, ее могучая спина выпрямилась. – Мы царевны, проявившие к затесавшемуся в наши ряды представителю другого пола вполне конкретный интерес и ждущие его удовлетворения. Твое дело – отвечать.

– Иначе –

что? – сдерзил я.

Не в то время и не в том мире. Множество недобрых взглядов напомнили, в чьих руках находятся мои судьба и организм.

– Иначе поговорим с тобой по-другому, – озвучила Варвара мысль большинства.

Я резко пошел на попятную:

– У меня в этом плане нет предпочтений.

Ученицы задумчиво переглянулись.

– Выкручивается? – грозно спросила Антонина соседок и преподавательницу.

– Молод еще, – встала на мою защиту Ярослава. – Мы тоже сладкое едим без разбора, пока изжога не начнется.

– Простите, зря я спросила, – вдруг повинилась Варвара. – Пособие должно оставаться пособием, его нельзя наделять человеческими качествами. Вернемся к теме урока.

– Но смысл пособия – в помощи нам по всем направлениям, без которых не разобраться в себе, – подала голос Амалия. – Мы должны знать мнение противоположной стороны, и пособие служит именно для этого.

– Обещаю, что в некоторых вопросах мнение пособия будет учитываться, и когда понадобится что-то серьезное, мы обязательно спросим, – пообещала Варвара.

Антонина поднятием руки привлекла к себе внимание преподавательницы.

– Когда говорили о поцелуях, ты упомянула слово «взорваться». – Она задумчиво покусала пухлую большую губу. – Объясни.

– Хорошо, тогда – еще пару слов об удовольствии, каким оно бывает. – Варвара заставила щеки растянуться в улыбке, подбадривая учениц. – У мужчин целью ловиласки является салют, все помыслы только о нем, и если он не случился, то удовольствия как бы не было. Так, Чапа?

– Что?

– Ничего, это был риторический вопрос. Взрыв – это высшее удовольствие, его пик, концентрация наслаждения, как если б вас неделю поили и в туалет не пускали, и вот, наконец, когда разрешат… – Многозначительный взгляд Варвары обвел слушательниц, удостоверяясь, что образ понят и детально прочувствован. – Взрыв выбрасывает сознание на обочину реальности, а часто вовсе за грань. Взрыв меняет вас, кромсает чувства, убивает мысли и возносит за облака. Пока его не испытаете, не поймете, о чем речь, слова – это только слова, которые остаются словами, ощущения окажутся совсем иными. Как с любовью. Есть определение, что любовь подобна груше, она сладкая и имеет определенную форму, но попробуйте дать определение формы груши!

Переждав хиханьки и перешептывание учениц, Варвара продолжила:

– Взрыв у мужчин всегда сопровождается салютом, даже если ничем не стреляет – в тех случаях, когда они сумели взорваться повторно, а семя еще не выработалось. Стрельба сопровождается толчками. Это их удовольствие. Наше совершенно иное. Никто не знает заранее, у кого как оно проявится, откуда придет и куда выкинет в момент вознесения. Взорваться можно как от внутренних взрывных работ, так и от внешних. Все способы ловиласки могут привести к взрыву, просто не все умеют или не всем дано.