Зина - дочь барабанщика
Шрифт:
Архангельский уяснил главное: саратовские баптисты, сплошь местные свиноторговцы, каким-то образом пронюхали, что в городе проживает вдова Некрасова, заманили ее в свою общину, суля блага всяческие, уход и заботу о ней, о старухе, а сами выманили у нее все деньги, которые она берегла "на черный день".
– Вот и стала я нищей, - сказала Зинаида Николаевна.
– Вы хоть расписки-то с них брали?
– Зачем? Я ведь на слово людям верить привыкла.
– Выходит, так вот и отдали все самое
– Да как не дать? Ведь просили-то во имя божие.
Я, читатель, не желаю порочить всех баптистов подряд, пусть они живут и молятся далее, но факт остается фактом: саратовские свиноторговцы, сплошь состоявшие в секте баптистов, действительно ограбили вдову поэта, зато отстроили новые свинарники, а колбасы в их мясных лавках сразу стали жирнее и дороже.
Архангельский засел за стол редактора, - полный решимости:
– Мы этого дела так не оставим. пусть все знают!
"Саратовский листок" оповестил горожан о том, как подло поступили "свинячьи души" с забытой всеми вдовою великого русского поэта. Николай Михайлович на этом не успокоился, его корреспонденции о бедствиях г-жи З. Н. Некрасовой обошли все газеты Москвы и Петербурга, русский читатель был поражен:
– А мы-то и не знали, что "Зина" еще жива. надо же, а? Стихи о ней наизусть помним, а она. столько лет молчала!
Весь гнев саратовских баптистов обрушился на голову Зинаиды Николаевны: ее обвинили в том, что, богохульствуя в газетах, она отступилась от истинной веры, сделали ее "оглашенной", чтобы впредь не смела в храм ногою ступать, а молилась только на паперти, как великая грешница. Мало того, обещали ее "простить", ежели не станет денег своих обратно требовать, а один колбасник, давно ей задолжавший, даже такое сказал:
– Ты, старая, на меня не жмурься - я тебе ни копейки назад не верну. Но, ежели хошь, возьму тебя в лавку, чтобы колбасу резала. Кому фунт, кому полфунта. Не хошь? Ну, и не надо. Просить да кланяться тебе не стану. Без тебя обойдемся.
Дело дошло до Государственной Думы, и кто-то из думцев (я не выяснил кто?) доложил Л. А. Кассо, что он, как министр народного просвещения, должен бы вмешаться - в Саратове голодает, нищенствуя, вдова великого русского поэта.
– Помилуйте!
– отвечал Кассо, поигрывая шнурком от пенсне.
– У нас тут все государство трещит, а вы мне о какой-то вдове поэта. Это уже история, батенька вы мой!
Архангельский обратился к саратовской общественности, чтобы помогли старухе, и помощь пришла именно со стороны местных интеллигентов. В один из дней Николай Михайлович застал Некрасову просветленной, она раскрыла перед ним книгу стихов Некрасова с дарственной надписью от 12 февраля 1874 года:
– Все пропало, а вот это в гроб мне положат. Видите, как тут писано? "Милой и единственной."
Хлопотами Архангельского старуха была причислена к "литературному цеху", и он поздравил ее с тем, что отныне она станет получать от Литфонда пособие - по 50 рублей в месяц.
– Ой, вот спасибо, вот спасибо, - говорила старуха.
Николай Михайлович вскоре же известился, что из этого скромного пособия от Литфонда она уделяет немалую толику для тех людей, что ее беднее.
В 1911 году вдову поэта навестил Корней Чуковский, еще молодой и обаятельный, входивший в большую славу:
– Вот, приехал в Саратов, дабы вас повидать.
Но Зинаида Николаевна незнакомых журналистов остерегалась и сразу замкнулась. Очевидно, франтоватый Чуковский ей даже не понравился, она отвечала ему односложно, даже с некоторым подозрением, и, наверное, Зинаида Некрасова тоже не понравилась Корнею Ивановичу, который тогда же сложил о ней впечатление, для вдовы поэта не совсем-то лестное, как о женщине недалекой и ограниченной, случайно ставшей подругой поэта.
Но летом 1914 года ее навестил Владислав Евгеньев-Максимов, будущий профессор, наш знаменитый некрасовед.
Вот с ним Зинаида Николаевна разговорилась.
– Жить было можно, - записывал он ее рассказ.
– Да я ведь все, что у меня было, сама и раздала. Просят. То один, то другой, как откажешь? Моложе была, так еще работала. А теперь вот пособием живу. Я в свою скорлупу, как улитка какая, забилась, живу тихонько. Никого и не вижу. Бог с ними, с людьми-то. Много мне от них нехорошего вытерпеть довелось. Уж сколько лет прошло, а раны-то в душе не заживают. Если б не добрый Николай Михайлыч, что в газете служит, так Христовым бы именем на паперти побиралась.
Евгеньев-Максимов, к великому своему ужасу, обнаружил, что никаких некрасовских реликвий уже не осталось.
– Что и было, так все растащили, - сказала старуха.
В январе 1915 года она скончалась и приобщенная к великому "цеху литераторов", успокоилась между могил писателей - Чернышевского и Каронина-Петропавловского. На кладбище все зарыдали в один голос, когда над раскрытой могилой раздались слова:
Зина, закрой утомленные очи.
Зина! Усни.
Беспамятные люди затоптали ее могилу, ни ограды, ни памятника, не сохранилось. Только в недавнее время нашлись добрые души, оградили место ее вечного успокоения и поставили над могилою памятный обелиск с портретом. Некрасовская Зина снова смотрит на нас - молодая, пленительная, словно сошедшая с той самой "заметки", что оставлена Пожалостиным на широких полях гравюрного портрета Некрасова.
Спи спокойно, наша Зина! Мы тебя не забыли.
И не скажем о тебе слова дурного. С п и.