Зинин
Шрифт:
«Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению, — утверждал Сеченов. — Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактом является мышечное движение…»
Когда ошеломленные докладом члены конференции загремели стульями и, поднимаясь из-за стола, засыпали докладчика вопросами и сомнениями, он напомнил им о создателях произведений искусства:
— Как же могли
Логика доклада казалась неодолимой, но привычное убеждение в независимости мысли, в произвольности мышления не давало никому покоя.
— Да, ощущение субъективности мысли трудно одолимо, — спокойно отвечал докладчик. — Мысль обычно считается причиной поступка. В случае же, если внешнее раздражение, чувственное возбуждение остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную причину поступка… Прибавьте к этому очень резко выраженный характер субъективности мысли, и вы поймете, как твердо должен верить человек в голос самосознания, когда он говорит ему подобные вещи… А между тем это величайшая ложь, — повышая голос и стуча карандашом по столу, заключил Сеченов. — Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна!
Это было уж слишком.
— Но откуда берутся эти внешние раздражения, когда я лежу один в комнате, закрыв глаза и размышляю о чем придется? — спрашивал уже и Николай Николаевич.
— Они падали и падают на наши органы чувств со дня рождения и до последнего дыхания, — мягко отвечал Иван Михайлович. — Между действительным впечатлением с его последствиями и воспоминанием об этом впечатлении, хранящемся в памяти, в сущности, нет ни малейшей разницы со стороны процесса. Это тот же самый психический рефлекс с одинаковым психическим содержанием, лишь с разностью в возбудителях. Я вижу вас потому, что на сетчатой оболочке моего глаза рисуется ваш образ, а вспоминаю потому, что на мой глаз упал образ двери, около которой вы стояли. Все образы внешнего мира фиксируются в нашем мозгу, а потом отраженно вспоминаются по какой-нибудь связи одного с другим! Ничего, кроме зафиксированных образов внешнего мира, в нашем сознании нет и не может быть! Самые фантастические создания человеческой фантазии: русалка, полуженщина-полурыба, Пегас — крылатый конь — это только комбинации из образов внешнего мира, зафиксированных в нашем сознании. Ясно, что в основе психических процессов и всей работы мозга лежат физиологические основы, — уверенно заключил докладчик.
В отдельности все было понятно и просто, подобно атомам и молекулам, но в целом требовало времени для усвоения и труда, не меньших, чем бутлеровская теория химического строения.
Выступление Сеченова на конференции Медико-хирургической академии, а вскоре и публичные его лекции в «Пассаже» совпали по времени с появлением первых переводов на русский язык «Происхождения видов» Дарвина. Религиозно-идеалистическим представлениям о божественном происхождении человека уже не было места в науке. Мысль о единстве физиологического и психологического в человеке падала на подготовленную почву.
Глава
Опять случайность?!
Чувствуете ли вы после этого, любезный читатель, что должно прийти, наконец, время, когда люди будут в состоянии так же легко анализировать внешние проявления деятельности мозга, как анализирует теперь физик музыкальный аккорд или явления, представляемые свободно падающим телом?
В шведской печати промелькнули две строчки маленького сообщения: инженер Альфред Нобель взял патент на приготовление нитроглицерина и употребление его в снарядах.
Год или полтора после этого каждый вновь встречавшийся знакомый спрашивал Зинина:
— Слышали? Читали?
— Знаю, читал, слышал… — нетерпеливо отвечал Николай Николаевич и, в свою очередь, с нетерпеливой надеждой спрашивал: — Но что именно он патентует?
Этого долго никто не знал, но однажды Якоби, нагнав в коридоре академии после заседания Зинина, остановил его и, тяжко дыша, сказал:
— А ларчик просто открывался!
— Как именно? — догадался, о чем идет речь, Николай Николаевич.
— Чистая случайность: бутылки с нитроглицерином при перевозке пересыпали в ящиках инфузорной землей. В дороге одна разбилась, земля пропиталась нитроглицерином, и получилось безопасное при работе с ним взрывчатое вещество большой силы… Он пробует теперь пропитывать им все: вату, опилки, уголь, обыкновенный порох, приготовляя свой динамит… Как это вам не пришло в голову?!
— Опять случайность, — не слушая дальше, воскликнул Николай Николаевич в тревоге и недоумении, — опять случай!
— Все, что мы имеем в науке и технике, найдено благодаря случаю; — наставительно и безапелляционно заявил Якоби.
— Но тогда это уже не случайность, а… закон! Рефлекс головного мозга! — вспоминая споры с Сеченовым и вдруг неожиданно для себя соглашаясь с ним, вскричал Николай Николаевич.
— Называйте как хотите…
Дойдя до вестибюля, они разошлись.
Николаю Николаевичу с его огромной памятью и разносторонней образованностью не стоило труда за несколько минут, пока неторопливый извозчик вез его от академии до дому, вспомнить историю множества открытий и изобретений. И с каждым новым воспоминанием несложная теория Якоби казалась все более и более убедительной.
В самом деле!
Разве не плывущие по реке деревья были первыми плотами у наших далеких предков? Разве не старое дерева с естественным дуплом подсказало мысль о лодке, о долбленых судах? Разве не упавшее с берега на берег узкой речки сваленное грозой дерево послужило прототипом простого балочного моста?
Методом проб, ошибок и находок миллионолетиями создавала живая природа новые виды растений, животных и, наконец, человека.
Методом находок, проб и ошибок действует и созданный ею человек.
Несколько раз словоохотливый извозчик пытался заговорить со своим седоком, но Николай Николаевич не слышал его. Одно за другим открытия и изобретения всех областей науки, техники, искусства воскресали в его уме.
Вот Архимед, величайший из математиков древности, погружаясь в ванну, чувствует легкость своего тела и, видя переливающийся через край излишек воды, находит свой бессмертный принцип: тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе ровно столько, сколько весит вытесненная им жидкость.