Златая цепь времен
Шрифт:
Но мы хотим строить простые системы, которые объяснят нам симметричный мир. Мы за простоту, мы склонны счесть наблюдаемую сложность кажущейся. К тому же явные отклонения от симметрии незначительны. Нам мнится: еще немного, и мы, написав идеальное уравнение, уравновесим правое с левым.
Надежды не оправдываются… Построенные нами системы почти правильны. И мы говорим себе: «Мир мог бы быть таким простым и симметричным, как наша система, и ведь от этого почти ничего не изменилось бы». Но мир — другой, и непознанное «почти» призывает нас к осторожности в сужденьях.
И
Философ Шан Ян создал уравновешенную общественную систему, симметричную как гелиоцентрическая система Коперника. Уравнение по Шан Яну: «природные свойства людей» плюс такие-то мероприятия равны богатой могущественной Поднебесной, симметрически-гармоничной и вечной».
Шан Ян, как и другие философы, не мог и не должен был считаться с «почти». Он упрощал, как все философы и ученые. Однако «природные свойства» людей в его уравнении были только «почти» правильны. Размеры и качества этого уклонения от симметрии в применении к человеку могут оказаться существенными. Само человеческое тело — настоятельный образ нарушения симметрии: у всех людей сердце помещается слева. Почему? И сегодня наука не может ответить, хотя все целесообразное действительно просто и симметрично.
Таким образом, непоследовательность последователей великих реформаторов можно отнести и к «природным свойствам» людей, в том числе и самих реформаторов: я говорю о всегда неучтенном «почти».
*
Каждое поколение нации получает наследство отцов: капитал основной — почвы, недра, леса, реки, моря — и капитал оборотный, созданный трудом предков — наследователей, начиная от безопасной тропинки на моховом болоте, разведанной собирательницей клюквы, и до новейшего завода с уникальным оборудованием. Будущее нации зависит от наращивания и модернизации оборотных средств без истощения основного капитала.
Сказанное не требует доказательств. Менее очевидно, но не менее значительно, особенно в наше время, и право на обладание наследственной территорией. Это право тоже входит в наследство. Оно определяется качеством исторического процесса, собравшего национальную территорию, и оно теснейшим образом связано с национальной традицией. Сложение территории СССР, бывшей России, имеет собственное лицо, собственные особенности.
Самоочевидность, естественность явлений может скрыть их от наблюдателей так же, как иной раз лучше всего спрятать искомое, оставив его на виду. Во время гражданской войны Россия уменьшалась до размеров Московской Руси. В энциклопедических западных словарях начала двадцатых годов авторы статей о России, не понимая происходящего у нас, называли Россию географическим понятием.
Я считаю, что люди моего поколения были свидетелями действия могучих сил, не замеченных из-за их естественности. Я говорю о глубинных силах, позволивших новой республике уложиться в наследственные русские границы и об установлении согласованной мирной жизни на всей громадной земле.
*
XIX веку, подходы которого по многим проблемам мы храним по инерции, была свойственна категорическая уверенность в законченности многих наук и окончательности основанных на них определений. Относилось это и к истории…
А мы совсем недавно — и, в сущности, случайно! — узнали, что скромнейшие по своему положению граждане Новгорода
*
Отрывая прямоугольную яму для погреба-подпола, над которой встанет дом, нашим отцам не к чему было думать, что они проходят через отложения земли миллионной давности лет, что разноцветные слои на обрезанных лезвием заступа стенках ямы суть свидетели удаленного прошлого. Все близко, все слитно сложилось, легло одно в другое, срослось в литой непрерывности.
Течение времени, не ощущаемое чувствами, постигается лишь умозрительно. В прошлом веке молодая палеонтология предлагала почти непрерывную лестницу развития жизни на Земле. Ученым XIX века недоставало нескольких звеньев для завершенья истории видов.
Эту историю, где все срослось и так налегло одно на другое, что явственно одно из другого и вытекало, XX век стал растягивать словно гармонику. Слежавшиеся стопы пластов раздувались дыханьем истекшего времени. Стало видно — нашему обозрению не хватает не только «звеньев» для восстановления непрерывности прошлого, чтоб домыслить, как, почему одно произошло от другого, не хватает целых мостов между остатками свай, да и самих свай маловато. Однако ж главнейшее, — оттенки, переходы, постепенное развитие, — и происходило-то на исчезнувших мостах, то есть их, эти мосты, составляло.
Пример — древнейшая птица археоптерикс известна по ее великолепному отпечатку в сланце: видны чуть не волоски в перьях. Но ведь не мгновенно же явился археоптерикс, ведь он же не вылупился готовым к полету из яйца сраженной чудом матери-рептилии. Был мост между ползавшим и полетевшим, но он нам не известен.
Если найдутся промежуточные виды, свидетельствующие о постепенном преобразовании передних конечностей в крылья, чешуи — в перья, сплошных тяжелых костей в трубчатые, и так далее, то, после разрешения вопроса о том, как происходили анатомические превращенья, останется не менее трудный вопрос — почему? Почему в условиях и так тяжкого общего бытия, среди остававшихся четвероногими родичей, одна веточка, вопреки несомненному каждодневному ущербу, ухудшала и ухудшала свое положение, упрямо заменяя передние конечности бесполезными обрубками? И как могли выжить тысячи за тысячами поколений уродов, пока, наконец-то, первый гадкий утенок не взлетел над гнойной дырой, где прозябали его многострадальные предки-отщепенцы? Но ведь именно они-то и сотворили полет. Первовзлетевший воспользовался сделанными не им, а наследством, полученным от предков.