Златое слово Руси. Крах антирусских наветов
Шрифт:
Ведь всякое окончание дела сопровождалось в устах духовного лица непременным «аминь». А уж переписчиком, конечно, был монах.
Итак, христианство в «Слове» отсутствует, а тот слабый поверхностный налет его, который имеется, принадлежит почти наверное переписчику.
Переходим теперь к рассмотрению языческого элемента в «Слове». Мы находим здесь прежде всего упоминание языческих богов: Даждь-Бога, Стрибога, Велеса, Хорса, Дива.
Русичи считаются внуками Даждь-Бога, Боян внуком пастушьего бога - Велеса, ветры - Стрибожьими внуками.
Находят себе отражение здесь также и языческие верования и обряды; плач и вопление
Особенно ярко выражено анимистическое миропонимание автора «Слова» в беседе Игоря с донцом и в плаче Ярославны. Вся природа в понимании автора «Слова» живет, река говорит, птицы понимают, как нужно помочь Игорю и т. д.
Можно сказать наверное, что если певец был формально, по обязанности, христианином, то в душе он оставался убежденным язычникам. Если бы беда неожиданно свалилась на голову, то он, конечно, взывал бы к солнцу и ветру, но не к св. Троице или Богородице.
Далее певец был явно не суеверен. Особенно ярко это выразилось в отношении Игоря к солнечному затмению во время похода. Согласно «Слову» он сказал: «Братие и дружино! Луце ж потяту быти меже полонену быти, а всядем на свои борзыи комони, да позрим синего Дону!» И дальше: «Хочю копие свое приломити» и т. д.
Замечательно, что о затмении ни слова. А ведь многим солнечное затмение в начале похода могло показаться грозным предостережением, и их следовало успокоить.
Интересно отметить, что даже такие высоко религиозные и тенденциозные источники, как летописи, влагают в уста Игоря следующие весьма разумные соображения: «Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець Бог и всему миру своему; а нам что створить Бог, или на добро, или на наше зло, - а то же нам видити. И тако рек, перебреде Донець» (Ипатьевская летопись).
Эта речь Игоря безусловно гораздо ближе к действительно произнесенной, чем сообщенная «Словом», не мог Игорь в действительности обойти молчанием предмет, по поводу которого он держал речь. Здесь «Слово» искажает действительность: не Игорь молчит о значении затмения, а автор «Слова» не придает ему никакого значения.
Татищев, пользовавшийся и другими, погибшими рукописями, излагает это еще более обстоятельно:
«Тайны Божия, сказал Игорь, неисповедимы, и никто знать его определения не может, он бо творец, есть мира и знамения сего, яко же и нас всех, что хочет, то и творит; добро или зло мы определения его применить не можем. Не весте ли, яко без знамения кого хочет наказует? И знамения такие многократно никакого зла не приносят, и кто ведает, для нас или для других кого сие, понеже оно видимо есть во всех землях и народах».
Удивительно толковое разъяснение, без тени суеверия, и это свидетельство летописей!
Итак, автор «Слова», и по всем свидетельствам сам Игорь, не были суеверны. Тем более странным является фраза в «Слове», что желание во что бы то ни стало увидеть Дон «заступило ему знамение».
Это место ясно показывает вставку суеверного переписчика, оценившего события так, что, мол, следовало возвратиться, увидавши солнечное затмение.
Этот пример показателен для того, чтобы уяснить, как важно, выяснив общие принципы, толковать детали. Из изложенного видно, что автор «Слова» ни в коем случае не был лицом духовного звания и уж, конечно, не был тем попом, которого себе выписал в плен из руси Игорь, как это было высказано одним из исследователей.
Наоборот,
Кто он был: язычник, христианин, двоевер? Скорее всего, что он вообще не был внутренне религиозен, он вероятно под влиянием окружающих условий принял обрядность христианства (так надо полагать), но оставался язычником, не будучи в то же время рьяным защитником последнего (что несомненно сказалось бы). Он не был воинствующим язычником, отстаивающим с упорством старые обрядности, старые устои, не был врагом христианству - он попросту имел свою собственную религию, которую он предпочитал и формальному христиaнству, и формальному язычеству. Он обожествлял природу и жил ею.
Это замечательнейшая черта духовного развития в хн веке, на которую никто до сих пор не обращал внимания - он не был ни христианином, ни двоевером, ни даже язычником в строгом понимании этого слова, - он был сам по себе. Несомненно, что он не был одинок в таких представлениях и что он отражал суть и содержание того язычества, которое исповедывлии наши в достаточной мере уже культурные предки.
Несомненно, однако, что большинство русичей того времени уже твердо стояли на почве христианства (дурно ли или хорошо это - судить не здесь и не нам). Хотя отголоски язычества или, вернее, знаки не полного подчинения христианству и были налицо, примат христианства был бесспорен.
Таким отголоском являлись хотя бы имена: хотя Игорь в крещении был Георгий, для всех он был Игорем, сын его был крещен Петром, но знался всеми Владимиром, даже юная жена Владимира Игоревича, половчанка, была крещена и получила имя… Свободы! (в честь, очевидно, освобождения Владимира из плена).
Не подлежит никакому сомнению, однако, что Игорь и другие князья и русичи вообще были большими хриcтианами чем это изобразило «Слово».
Все, что мы знаем о князьях, и знаем достоверно, говорит за то, что они были людьми религиозными: строили церкви, монастыри, жертвовали на церковь, покровительствовали духовенству и т. д.
Поэтому разговор Игоря с рекой Донцом малоправдоподобен - это только преломление событий в голове язычески мыслящего автора «Слова». Исторически гораздо более верна деталь, что Игорь благодарил Бога за свое спасение в церкви Богородицы Пирогощей («Нерушимая стена»).
Характерно, что согласно «Слову» Игорь перед бегством не молится, тогда как летопись говорит, что, узнав о том, что Овлур уже ждет его, Игорь встал «ужасен и трепетен, и поклонился образу Божию и кресту честному… И возмя на ся крест, икону, и подойма стену и лезе вон»…
Конечно, эти данные летописи столь же малодостоверны, как и беседа Игоря с Донцом, но психологически летописный рассказ более правдоподобен.
Как-никак, а Игорь, убегая, рисковал своей головой, поэтому молитва, будь то языческая или христианская, более правдоподобна.
В этом отношении, как и вообще по отношению к христианству, нам кажется, автор «Слова» погрешил против истины: русичи были более христиански настроены. Зато его ошибка бросает яркий свет на его личность, кто он был по религиозным убеждениям, к какому слою населения он при надлежал. Наиболее язычески настроенным слоем населения могли быть только песенники, корнями сидевшие в преданиях, носители традиций, истории, наследия пращуров.