Златокудрая Эльза. Грабители золота. Две женщины
Шрифт:
По мере того, как они приближались к судну, все громче слышались веселые крики и песни. На борту царили шум и беспорядок, который трудно было себе представить. Это был взрыв общей радости. Несмотря на свое пристрастие к путешествию, англичане всегда жаждут вернуться в свою страну и повторяют в разных концах света: «Родина, милая Родина, ничто не заменит тебя!»
Представьте столпившихся на палубе четыреста эмигрантов, для которых кончилось изгнание, и тогда вам станут понятны веселые крики «ура», под которые семья Ивенсов поднялась на борт. Казалось,
Веселье всегда мучительно для тех, кто не может его разделить. Доктор поспешил с женой и дочерьми укрыться в предназначенных им каютах.
Все же мистер Ивенс полагал, что это путешествие пройдет спокойнее, чем первое. Он не был теперь судовым врачом, а только пассажиром, и теперь мог посвятить все заботы своей семье.
Внезапно шум прекратился, точно по волшебству: капитан дал команду к отплытию.
Раздались три или четыре свистка, и матросы стали поднимать якорь с той горловой, ритмичной песней, которая помогает тащить канат всем вместе, напрягая силы в нужный момент и действуя слаженно, как один человек.
Два пушечных выстрела прогремели в воздухе, как прощальный привет путников жителям города.
В этот момент, удаляясь от места своих страданий, Жоанн и Мелида оглянулись назад.
Жоанн искал глазами могилу Луизы и упрекал себя за то, что покидает ее.
Мелида, казалось, хотела различить в серых очертаниях города, который начинал исчезать на горизонте, какое–то место. Призрак прошлого продолжал преследовать ее.
Наступила ночь. Огонь берегового маяка давно уже скрылся вдали, а она все еще что–то пыталась увидеть во тьме.
Наконец, покинув место у борта, где она стояла почти все время неподвижно, Мелида взяла за руку сестру и отвела ее в сторону, чтобы никто не слышал их разговора.
– Ну, скажи мне, – она взглянула в лицо Эмерод, – что стало с тем человеком?
Она не осмеливалась произнести имя Макса.
Эмерод так мало ожидала этого вопроса, что смешалась и пробормотала:
– Я не знаю.
– Ты колеблешься, ты не знаешь, что солгать, – упрекнула Мелида. – Прошу тебя, Эмерод, открой мне правду. Его повесили, не так ли? О, я вспомнила. После этого у меня начался жар, но перед тем, как лишиться сознания, я видела все. Его последний взгляд обжег меня, как первый поцелуй… Какое ужасное зрелище! Оно всегда будет стоять у меня перед глазами. О, сестра, сестра! Этот призрак будет преследовать меня до могилы. – Мелида закрыла лицо руками.
– Ты неблагоразумна, – возразила Эмерод, обнимая ее, – ты вся дрожишь, сама осложняешь свою болезнь. Подумай о родителях – ведь они так любят тебя. Постарайся все забыть.
Мелида подняла голову. Ее лицо было спокойным, только сердце билось учащенно.
– Забыть! – повторила она. – Разве такое забывается? Я и умирая не забуду это ни на минуту.
Никогда, казалось, путешествие не протекало так счастливо. Погода стояла великолепная, дул попутный ветерок. Семья Ивенсов одна представляла горестный контраст
Мелида с каждым днем все больше бледнела и слабела.
Миссис Ивенс и Эмерод еще пытались тешить себя иллюзиями. Но доктор Ивенс находился в страшном беспокойстве и не осмеливался анализировать ее состояние, как врач–специалист, предчувствуя самое дурное.
Каждый день после полудня семья Ивенсов собиралась на палубе.
Печаль этой маленькой группы вызывала любопытство у всех.
Чувствовалось, что они очень несчастны, и это заставляло попутчиков быть по возможности предупредительными по отношению к ним.
Один из пассажиров особенно искал любой случай сблизиться с ними и всегда выказывал им большую симпатию.
Это был молодой человек лет тридцати, не питавший, по–видимому, никакой склонности к развлечениям, при помощи которых пассажиры старались убить время на борту и не проводил, как другие, целые дни за игрой в карты. Его взгляд был открытым и чистосердечным. Голову он держал высоко как человек, уверенный в себе и имеющий незапятнанную совесть. Черты его лица были правильны и очень красивы. Он был вдовцом. Черный строгий костюм, который он носил, и меланхолическая грусть, разлитая по его лицу, придавали особую серьезность его манере держаться.
Как очень воспитанный человек, он держался просто и любезно с дамами семейства Ивенс, но самому доктору неоднократно предлагал свою дружбу, к чему тот относился сдержанно.
Ивенс стал теперь недоверчив. Удар, нанесенный Максом, поразил его до глубины души. Он больше не был тем приветливым, открытым человеком, готовым раскрыть свое сердце перед всеми, кто приходил к нему. Разве не велико преступление тех, кто обманывает доверие? Они лишают иллюзий, а для легко ранимых людей жить без иллюзий все равно, что не жить.
Отвергнутый одной стороной, незнакомец решил завоевать Бижу. Ребенок отблагодарил его щедро за заботу доставить ему удовольствие: малышка столь сильно привязалась к нему, что Эмерод начала немножко ревновать. Но скоро она упрекнула себя за это чувство: было что–то подкупающее в манерах незнакомца. Он вел себя так приветливо и почтительно, что было невозможно не проникнуться к нему симпатией.
Жоанну поручили собрать о нем у капитана кое–какие сведения. В результате все только утвердились в хорошем мнении, которым прониклись с первого взгляда на него.
Его звали сэр Эдуард. Смерть отца призвала его в Англию, где молодого человека ждало громкое имя и большое наследство.
Однажды днем миссис Ивенс отправилась искать Бижу, которая играла на палубе со своим новым другом.
– Сударыня, – смеялся Эдуард, – я кончу тем, что украду у вас вашу дочь.
– Это не моя дочь, – ответила миссис Ивенс, – но будь она ею, я не могла бы любить ее больше, чем люблю.
Молодой человек задумался на минуту. Он знал, что дочери доктора не замужем и опасался задать нескромный вопрос. Но все же он не вытерпел: