Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Шрифт:
Только запомнился Пургас. Холоп подошел к волоковому оконцу и стал медленно оседать вниз. Когда Василько подбежал к нему, то увидел на его безжизненном лице знакомую виноватую улыбку да воткнувшуюся в грудь стрелу с длинным подрагивающим оперением. Стрела показалась Васильку живым мерзким существом, и он брезгливо и испуганно отдернул руку, нечаянно коснувшись ее древка.
«Здесь всем нам погибель!» – вконец уверился он. Жалости к Пургасу не чувствовал, только видел в его погибели свою участь. Ему стало так страшно и тесно, что он несколько раз едва слышно непроизвольно произнес: «Не хочу, не хочу!»
Василько подлетел к двери, которая вела на верхний мост лестницы, отбросил в сторону
Словно чьи-то цепкие, сильные пальцы сжали горло Васильку. Он, чувствуя удушье, задышал глубоко и часто. Он страшился сделать шаг вниз, в бездну. Но пути назад не было. Все отчетливей раздавались за его спиной звуки, издаваемые разбиравшими крышу татарами. Он не мог сидеть в палатах среди обреченных людей, мучиться от стыда, что не может защитить их и постоять за себя, и покорно ждать вражеской сабли или стрелы.
Он поднял меч, собираясь сделать шаг в пустоту, но страх сковал его. На мгновение Василько застыл с повисшей в воздухе ногой, и ему показалось, что он находится в таком положении очень долго. Зависшая нога так отяжелела, что он с трудом сдерживал равновесие. И тут Василько отчетливо, словно это было вчера, вспомнил далекое детство.
Он, будучи еще наивным чадом, оказался по какой-то причине с отцом на Москве-реке. Река, широкая, полная загадок и очарования, плескалась у его ног. Он стоял на мостке, далеко вдававшемся в реку, за спиной что-то делал отец. Как завороженный Василько смотрел на чистую голубизну вод, веселую игру крохотных рыбок и чувствовал, что его зовет эта прохладная стихия, манит хороводом солнечных зайчиков и белизной донных камешков. Он охотно покорился этому наваждению и по щиколотку опустил в воду ногу.
Тут же наваждение исчезло. Ему показалось, что кто-то поднялся из речной глубины, схватил за ногу и принялся тянуть ее вниз. Как ни пытался он вытянуть ногу из воды, но не мог поднять ее. И ему сделалось страшно. Но отца он не позвал, то ли пораженный этим страхом, то ли покоренный низвергающей силой. Мерещилось там, под водой, бородатое чудище с коротким и плотным туловищем, впившееся в ногу сильными и мохнатыми руками. Удручавшая покорность овладела им – он упал в реку. Сильные руки отца тотчас подхватили его и подняли на мосток. Он так до конца и не понял своим крохотным детским умишком происшедшего и с недоумением смотрел на смеющегося отца.
Васильку сейчас подумалось, что с ним происходит то же, что когда-то он пережил на реке. Будто в ногу впилось напрочь забытое чудище и тянет, тянет его в преисподню. Он слабел и не в силах был противостоять неведомой силе. Кто-то крикнул за спиной: «Опомнись, господине!» Василько ощутил, что теряет равновесие. Он зажмурился, позвал отца и полетел вниз. Но отца подле не было.
Глава 82
Василько не помнил, что с ним делали татары, как выволокли во двор и поснимали брони и портища. Он лежал на снегу подле крыльца. Все в нем: и тело, и лицо, и душа – саднило и болело. До его слуха доносился закатывающийся детский плач. Мимо него пробежали, обдав снежной пылью, какие-то люди. Думы о жизни и смерти сейчас не занимали его, поглощенного желанием хоть немного унять нестерпимую боль. Затем снова наступило забытье.
Сколько оно длилось, Василько не мог сказать. Он ощутил удушающий прогорклый запах, и густой черный дым затмил очи. Пополз прочь. Но ему казалось, что он находится на одном месте,
Василько пришел в себя, когда два татарина грубо поволокли его. Черный дым поднимался над головой и плыл к небесам, сворачиваясь в кольца, плавно изгибаясь. «Откуда он? – спрашивал себя Василько. – Откуда этот невыносимый с детства жуткий дух паленого человеческого тела? Откуда этот нестерпимый жар, что жжет мою спину?» Он обернулся – горели хоромы Тарокана.
Его, полуживого и полунагого, повели на Маковицу. Василько равнодушно отметил, что улица, по которой его волокли, забита татарами, конными и пешими. Он запомнил лежавшего ничком с разрубленной головой москвича, сжимавшего в откинутой руке нож с загнутым лезвием. Подле зарубленного лежала женка, голова которой с растрепанными волосами упиралась в тын – сорочка ее задрана до живота, гладкие и белые, в кровавых подтеках, ноги согнуты в коленях. Пройдя еще немного, увидел трех чернецов в изодранных рясах, без клобуков, стоявших в ряд с завязанными за спинами руками и тупо взиравших на целившихся в них из луков татар. Эти татары что-то прокричали татарам, волочившим Василька, и, не дожидаясь ответа, стали расстреливать чернецов.
Более всего Василька поразил один татарин. Невысокий и узкогрудый, с вогнутыми наружу ногами так, что они походили на приплюснутое колесо, он держал за ноги уже не кричавшего младенца в разорванной кровавой сорочке и с тупым упрямством бил его маленькой головкой о верею.
На Маковице было тесно от людей и лошадей. Навстречу Васильку конные татары гнали, злобно крича и часто помахивая плетьми, босых и нагих христиан. Полоняники походили на грешников, познавших первые муки ада. Из раскрытых настежь дверей храма Иоанна Предтечи слышались пронзительные крики и грудной, переходивший на визг женский плач.
Василька повели на княжий двор. Здесь было кучно и шумно от множества галдящих, стоявших, бегущих, сидевших на конях татар. Все здесь было так непривычно, так угрожающе бездушно к его боли и судьбе, что Василько потупил очи, внутренне сжался и только вслушивался в чужие и непонятные голоса.
Любопытство пересилило. Бросая исподлобья короткие взгляды, он приметил перед теремом множество мехов, сложенных в несколько горок на снегу. Рядом с ними на разложенных пестрых коврах тускло блестели небрежно разбросанные драгоценности. Мохнатые и низкорослые лошаденки зло косились на Василька и презрительно фыркали. У крыльца княжеского терема высился тот самый ступенчатый трон, который Василько видел, будучи в княжеском тереме, и на котором восседал тогда юный князь.
Василько шел, кривясь от боли, которая словно обручем сдавила ему голову, пошатываясь и наклонясь вперед. Его остановили посреди двора. Один из провожатых что-то сказал своему товарищу и поспешил к молчаливо гнувшейся подле трона толпе. Василько еще ниже склонил голову. Думалось, что множество глаз следят за ним, и, сделай он резкое движение, его тотчас разнимут по частям.
Но желание видеть страшных чужеземцев, с которыми он бился и в руках которых находилась сейчас его жизнь, превозмогло страх. Василько посмотрел в сторону трона. Ему показалось диковинным то изменение в жестах и движениях татар по мере приближения их к трону. Они, поравнявшись с могучей редкой цепью вооруженных и одетых в брони воинов с невозмутимыми, словно выточенными из красного камня лицами, становились ниже, придавленные тяжестью величия и силы; на их рожах появлялась слащаво-приторная улыбка; огонек беспокойства, почтения и смирения загорался в доселе жадных и озлобленных глазах, и шипящий угодливый шепот срывался с обветренных пухлых губ.