Злая земля
Шрифт:
Чувство сладостной больной горечи затопило его сердце. Забыв обо всем, он стоял, прислонившись к стене. Он не слышал даже, как смолкло пианино, хлопнула крышка. Очнулся он лишь от легкого испуганного вскрика. Аленушка стояла в дверях. В глазах ее еще трепетал испуг.
— Боже, как вы меня напугали! — рассмеялась она, сделала несколько шагов вперед и снова остановилась, с откровенным любопытством рассматривая траппера.
А он, в своей просаленной, продымленной шубе, с бородой, сталактитами спускающейся на грудь, стоял перед ней как выходец из какого-то иного, сурового и жестокого мира. Его
Заметив, что она рассматривает его с острым любопытством как диковинного зверя, Погорелко смущенно опустил голову.
— Жако, или бразильская обезьяна! — вскрикнула она, от удовольствия по-детски хлопая в ладошки.
— Что это значит? — спросил он.
— Боже, он не знает! Ах! впрочем да… В «Театре-цирке» клоун Виоль, исполняя в пьесе «Жако, или бразильская обезьяна» роль оранг-утана, очень похож на вас. Вы не обиделись на это сравнение?
Он поднял голову и улыбнулся. В золотых кольцах его бороды сверкнула ослепительно белая дуга зубов.
— Ну, что за глупости! Конечно нет. Вид-то у меня действительно зверский. Чертей пугать!
Он снова жадно смотрел на нее.
— Что это вы так смотрите, словно на мне узоры написаны? — лукаво улыбнулась она. — Ну, давайте поздороваемся как следует. Вот вам обе мои лапы!
Ее белые холеные руки потонули в его руках, красных как куски сырого мяса, с черными обломанными ногтями.
— Да ведь я с ума сошла! — спохватилась она. — Я же не причесана. Подождите здесь. Я через минуту буду готова! — уже на ходу, скрываясь за дверью, крикнула молодая женщина.
Оставшись один, траппер провел по комнате взглядом, увидел туалетный прибор из множества предметов в серебряной оправе и в кожаных футлярах, тяжелую меховую шубу, от которой пахло духами, шелковый капотик, небрежно брошенный на грубый табурет, и им вдруг овладела такая робость, что он подумал: «Не удрать ли, пока не поздно».
Но было уже поздно. Послышались приближающиеся шаги. И тут только к ужасу своему Погорелко заметил присутствие Хрипуна, капризно тыкавшегося мордой в его икры.
— Подлюга несчастный, да как же ты попал сюда? — с отчаянием, неистовым шопотом сказал он. И повысив голос, крикнул строго: — Пошел вон отсюда!
— С кем это вы воюете? — спросила Аленушка, появляясь в дверях. — Ах, собака! Это ваша? Это из тех, на которых вы ездите? Боже, какой он забавный! А как его зовут?
И она протянула ладонь, чтобы погладить Хрипуна. Погорелко успел испуганно перехватить ее руку.
— Упаси вас бог! Он не очень-то ручной. Мой Хрипун строг и фамильярности в обращении не любит. А если сунуться к нему с любезностями, то он пожалуй и руку оторвет.
— Вы думаете? А вот посмотрим! — сердито закусив губу, сказала она и смело опустила ладонь на громадный лоб Хрипуна.
То, что произошло затем, по мнению Погорелко, походило на чудо: лишь только нежная женская рука опустилась на его голову, Хрипун заворчал тихо и довольно сквозь сжатые челюсти. А затем лучший
Погорелко смотрел на эту сцену со смешанным чувством восхищения, удивления и ревности.
— Ну, что, оторвал он мне руку? — крикнула она и победно рассмеялась.
Хрипун, услышав ее голос, преданно завилял хвостом, затем опустился на пол и, подойдя к маленькому диванчику, разлегся около него с видом уверенным и чуть насмешливым, как бы говоря хозяину: вот попробуй теперь выгнать меня отсюда!
— А что это такое? — спросила Аленушка, указывая на тючок мехов, который траппер держал в руках.
— Это небольшой подарок для вас, — ответил он и привычно быстро раскинул тюк.
В комнате остро запахло зверем. По полу расстелились искрящаяся золотая лисица, соболь, бобер, енот, горностай. Аленушка, скрестив на груди ладони, в немом восхищении смотрела на эти дары Аляски — «пушистые бриллианты»
— А вот всем мехам мех! — весело крикнул Погорелко. — Ловите!
Что-то темное, длинное, гибкое мелькнуло в воздухе и змеей обвило шею женщины. Это была шкурка чернобурой лисицы, легкая как шелковый платочек. Великолепный серебряно-черный, с седым хребтом зверь действительно играл и переливался как черный бриллиант.
— Она как живая, — задумчиво сказала Аленушка, поглаживая ласкающийся мех.
— О, да! — оживленно откликнулся траппер. — У пушнины есть своя какая-то таинственная, как и у жемчуга, жизнь. Знаете, что мы звероловы заметили? Если шкурку обернуть прямо вокруг голого тела, то она не только лучше сохраняется, но даже приобретает новый блеск. Не странно ли?
— Очень, — рассеянно ответила она. И не снимая с плеч шкурки, подошла к диванчику и опустилась на него. Ноги ее почти касались морды Хрипуна.
— Садитесь. Вот сюда, — указала она на место рядом с собой.
Он сел. Диванчик был так мал, что до него доносился смутный аромат ее волос.
— Ну, о чем будем говорить, Филипп Федоро… Разрешите называть вас по-старому — просто Филиппом?
— Пожалуйста! — обрадованно ответил он. — Это мне очень приятно.
— Ну, а коли так, называйте и вы меня попрежнему Аленушкой. Так о чем же будем говорить? Семнадцать лет не виделись, встретились, и говорить не о чем? Хотите столичные новости? Хотя я и сама давно уже оттуда. Был у нас Александр Дюма-отец. Настоящий парижанин!.. Апраксин рынок сгорел, как раз в Духов день. Говорят, подожгли нигилисты. Чернышевский в связи с этим посажен в тюрьму.
— Какая нелепица! — возмущенно ударил он себя, по колену. — У вас там все с ума посходили. Посадить Чернышевского в тюрьму за поджог! Да что у них голов нет?
— А вы уверены в невиновности Чернышевского? — удивленно раскрыла она глаза. И вдруг лукаво погрозила пальцем: -
Ах, да, я ведь и забыла, что вы тоже нигилист. Ну, эта тема неинтересная, давайте лучше о другом. В русской опере идут сейчас: «Трубадур», «Жидовка», в итальянской — «Осада Генте», «Гвельфы и гибеллины». Поют: Тамберлик, Кальцолари. В балете идут: «Война женщин», «Сатанилла»…